— Пусть так.
— Под твоими лубками сломанные кости срастаются с первого раза, зубы ты вырываешь с корнем одним рывком и...
Под взглядом знахаря человек из долины замолкает.
— А вам не приходит в голову, что вы ждете от меня нечто несравнимо большее?
— Если богам угодно...
— Мне все равно, что угодно богам!
— Никто не обвинит тебя в его смерти.
— Меня это мало волнует.
На Человека-с-гор падает тень пронесшегося над правым плечом ворона. Не следя за полетом птицы, он снова приседает у носилок:
— Кто это?
— А ты ведь знаешь его.
Вглядевшись в черты лица, знахарь кивает:
— Да... Узнал. Ладно, заносите его в пещеру. И уходите.
— Но, может быть...
— Мне не нужны помощники! А нет — забирайте его с собой.
Его тон не оставляет выбора. Только когда пришедшие исчезают за поворотом тропы, знахарь входит в тень пещеры. Собака остается стеречь коз. В это самое время удалившиеся пастухи обмениваются впечатлениями:
— Однако! — произносит один. — Ты хоть раз видел его таким бешеным? Можно подумать, в последние дни знахарь ел только мухоморы.
Второй качает головой и снимает широкополую фессалийскую шляпу. Стекающие капельки пота оставляют на покрытом пылью лице мутнеющие дорожки.
— Знаешь, что мне показалось, когда я впервые увидел его? — говорит он вдруг. — Что все мы ошиблись. Что это вовсе не смирившийся со своей судьбой отщепенец, без роду, без племени, живущий здесь ради подачек за вырванные зубы, а человек из рода воинов. Из тех, которые опускаются на колени, только умирая. Но это как-то сразу забылось.
Его спутник задумчиво провожает взглядом медленно летящего молодого орла, в когтях которого теряет перья темный комок, в котором уже трудно узнать обещавшего удачу ворона.
— Потому что нам не приходилось видеть его таким.
— Можно подумать, он вдруг забыл, что такое страх.
— И готов бросить вызов даже богу.
— А ведь никто не знает, откуда он взялся здесь.
— Болтали как-то, что его дедом был Флегий. Тот самый царь лапифов, прославивший свое имя отважными набегами.
Пастух мотает головой:
— Не-ет! Концы с концами не сходятся. Это вранье!
— Конечно, это вранье...
* * *
Говорят, в основе этого мира лежит некая справедливость. Ее хранят три Эринии, древние богини меры и мести, готовые настигнуть даже солнце, если оно вдруг перейдет свои пределы.
Быть может, это даже и так. Но такая справедливость, не оставляющая надежды и сулящая лишь месть — о, боги мои! — это грустная справедливость...
Прежде чем войти в пещеру, Антигона последний раз глядит в небеса.
