В хайфском порту свипер был спущен на причал и сразу понял, что это уже не Нью-Йорк, и не Роттердам, и даже не Марсель. Он ощутил тяжелую жару и резкие запахи, услышал странные голоса и незнакомые слова и конечно же немедленно почуял вокруг Пыль. Того своего исконного врага, для борьбы с которым он был изобретен и создан и который теперь набросился на его ящик со всех сторон и даже сумел просочиться сквозь тончайшие щели в досках. Он почуял коварное прикосновение, ощутил мириады тончайших трепетаний, но — нисколько не испугался. Пыль, сказал он себе, надо же, именно пыль, и именно она первой меня встречает. «Ну я еще тебе покажу, — сказал он про себя. — Я тебя всю, как ты есть, всосу и истреблю!» И хотя пыль продолжала танцевать вокруг него, и взлетать, и опускаться, и садиться, и покрывать, но где-то глубоко внутри самой себя, в неисчислимом множестве своих глубочайших глубин, она ужасно испугалась.
Тут, в хайфском порту, прибытия свипера поджидал еще один «макаровец» (мама не знала его имени), который, хоть и остался безымянным, сделал то, что все «макаровцы» делают друг для друга во всем мире — помог. Это он позаботился о том, чтобы свипер сгрузили с корабля, это он проделал все формальности, необходимые при переезде электроприбора из одной страны в другую, и это он затем погрузил его на жалкую телегу, которую тащила жалкая лошадь, и повез на хайфскую железнодорожную станцию, и свипер снова поблагодарил в душе дядю Исая, который так бережно и тщательно обернул и упаковал его, потому что выбоины на новой дороге были тяжелее и ужаснее всего, что ему довелось испытать до тех пор.
Здесь, однако, самое время отметить, что, в отличие от многих других путешественников, впервые оказавшихся на Ближнем Востоке, свипер бабушки Тони не испытал ни смущения, ни боязни, ни священного трепета, ни отвращения. Подобно всем большим и сильным существам, он был исполнен спокойного сознания своей могучей силы и источал молчаливую уверенность. «Что мне ваша жара, что мне ваши ухабы и выбоины, грязь и пыль, — жужжал он про себя. — Дайте мне только электричество, и я покажу вам, что я умею».
Его сгрузили с телеги на остановке, которая сегодня называется «Хайфа Восточная», и погрузили в один из вагонов поезда, который сегодня уже не ходит, разве только в воспоминаниях тех, кто о нем рассказывает, и который назывался «Поезд Долины». Он издавал слабый свист, смешно раскачивался на ходу и «именовал себя поездом, — сказала мама, — хотя черепахи с легкостью обгоняли его, а на подъемах и улитки тоже».
