— Госпожа Шалев, — изумился мясник Моше, — зачем тебе этот идиш? Ты что, собираешься покупать пылесос у этих досов в Меа-Шеарим?[45] Тебе нужен пылесос?
— Нет, конечно, — сказала мама.
— Я сказал ей, что очень сожалею, — рассказал мне много позже второй участник этого разговора, сам мясник Моше. — Потому что если госпожа Шалев хочет купить пылесос, то сосед моих свойственников может продать ей точно такой, как ей нужно, причем по дешевке, зато с соседом она сможет торговаться на нормальном языке — иврите.
Но мама сказала:
— Нет, спасибо. Я не собираюсь покупать пылесос. Мне нужна всего лишь одна-единственная идишская фраза для истории, которую я рассказываю моему сыну.
— Как замечательно! — воскликнул Моше. — Женщина из Нагалаля, дочь первопоселенцев, рассказывает своему ингеле историю на идише!
И развеселившийся мясник написал ей на клочке бумаги нужное предложение.
Макаровец из американского магазина показал дяде Исаю несколько хороших и сильных пылесосов, но дядя Исай каждый раз кричал: «Нох гройсер! Нох гройсер!» и «Нох шверер! Нох шверер!» — потому что все они были недостаточно большими и недостаточно тяжелыми для его плана. Тогда этот американский макаровец спросил, имеет ли дядя на уме просто большой промышленный пылесос для своего большого мебельного магазина, но дядя ответил, что нет, пылесос должен быть домашним, но самым большим, и самым тяжелым, и самым сильным на свете.
В конце концов дядя Исай купил «свипер» фирмы «Дженерал электрик», и я представляю себе, что при этом и он, и его продавец-макаровец тоже произносили в этом американском слове твердое «ви» вместо английского «уи», потом говорили глубокое «ии» и заканчивали раскатистым русским «ррр».
Дядя Исай уплатил за пылесос и попросил запаковать его в прочный деревянный ящик, как подобает паковать предмет, который отправляется в тяжелую и дальнюю дорогу.
— Куда ты его посылаешь? — поинтересовался продавец.
— В Страну Израиля! — торжественно объявил дядя Исай.
— В Иерусалим… — с уважением пробормотал продавец.
Тут выяснилось, что дядя Исай был не «дважды», а даже «трижды изменником». Как будто недостаточно было ему американского капитализма и нового имени «Сэм», так он еще и к Иерусалиму тоже, оказывается, относился с пренебрежением. Иерусалим в его глазах был не важнее какой-нибудь чесночной шелухи.
— Этот город даже такой мощный пылесос не сумеет очистить, — заметил он сухо. — Я посылаю его не в Иерусалим, а в Изреельскую долину. Возможно, у моего брата-первопроходца еще осталась там парочка-другая болот, которые ему нужно срочно осушить.
