То были дни режима суровой экономии, введенного правительством в сорок девятом году, и Мотька вытащил из-под шоферского сиденья посылку, которую дедушка Арон и бабушка Тоня послали дочери в далекий унылый город Иерусалим — обезглавленную и ощипанную курицу, несколько яиц, головку сыра, овощи и фрукты по сезону и два письма с жалобами — его на нее и ее на него. Все это было упаковано в толстую коричневую бумагу, которую дедушка Арон вырезал из пустого мешка для молочного порошка, проложено старыми газетами и перевязано туго натянутой и дважды перекрещенной веревкой от пачек соломы.
Дедушка Арон умел и любил паковать и перевязывать вещи, и это, похоже, было у него семейной особенностью, потому что всякий раз, когда мама рассказывала мне о пылесосе, который дядя Исай послал из Америки бабушке Тоне, она подчеркивала, что, отправляя свой подарок в долгое и трудное путешествие, дядя Исай тоже запаковал, перевязал и обернул его как следует быть — «точно так же, как дедушка паковал те продукты, которые посылал нам из Нагалаля». Видимо, оба брата от рождения наделены были способностью заворачивать, складывать, упаковывать и перевязывать и никому другому не доверяли это важное и ответственное дело.
— Чей ты? — крикнул мне Мотька, хотя прекрасно знал ответ.
От сильного смущения я не ответил, но Мотька уже схватил меня и поднял, почти забросил, наверх, в кабину, а затем пальцем показал маме, чтобы она поднялась следом за мной. На мгновение я подумал, что она тоже поедет с нами, и не знал, радоваться этому или огорчаться, но она тут же сказала, что поедет только до выезда из города — оттуда ей будет ближе к нашему дому.
Мотька уверенно сдал «танкер» назад — я тогда еще не знал, как это трудно, — выехал, не сбавляя хода, со двора «Тнувы» на улицу, свернул направо и пошел переключать скорости, несясь по улице Царей Израиля.
— Что слышно в деревне? — спросила мама.
— Все в порядке. Работают тяжело.
— А у нас дома?
— У вас? А они что, тебе не пишут?
— Пишут, но мало.
Сидя между ними, я неотрывно смотрел на его кисти, занятые рулем и рукояткой переключения скоростей, а потом поднял алчущий взгляд на короткий тросик клаксона, натянутый над дверью.
Мотька заметил мой взгляд.
— Сдается мне, что кому-то здесь очень хочется погудеть, — сказал он.
Я не ответил, боясь спугнуть возможное счастье.
— Может, это ты, Батинька?
Мама могла ответить «да», и тогда это право перешло бы к ней, но она сдержалась и сказала:
