Петр Николаевич Лебедев доказал существование светового давления и успешно измерил эту тончайшую силу. Жил он монахом — так велика была его преданность науке. За все свои инструменты он платил из собственного кармана. Илья Мечников все работы свои проводил во Франции, настолько безразлична была Россия к научному прогрессу. Софья Ковалевская, блестящий математик, преподавала в Швеции, поскольку в российских университетах считалось неприличным, если женщина читает лекции.
На изобретение космической ракеты Циолковского вдохновило чтение Жюля Верня.
Татлин потряс решеткой поддона своей изразцовой печи, открыл вьюшку, натянул толстый коричневый свитер, сел у высокого окна, за которым невесомым прибоем вскипал снег, море хрупких шестигранных кристаллов, принесенных ветром из Финляндии, снег, вечно снег, и раскрыл лесковский «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе», представил себе музеи Англии с их потолками из толстого стекла на чугунных колоннах, пропускавшими розовый солнечный свет вместе с едва уловимыми тенями соловьев на латунно–ореховый вычислитель мистера Бэббиджа, витрины минералов, бабочек, самурайских мечей, исламских монет, кайнозойских ископаемых, меровингских пчел, тяньских лошадей, андаманских плетеных щитов и на дубленый и набитый труп Джереми Бентама[3]в его широкополой фетровой шляпе, широком галстуке и куртке из альпаки. Снег, вечно снег.
У Пикассо руки были квадратными, каталанскими, современными и кубистскими, точно двигатель «паккарда». Писал он от плеча наружу, линия зарождалась где–то у него в спине. Он писал как пещерные художники, от которых он и произошел, он и был кроманьонцем, ребенком оригнасийских рисовальщиков быков, писавших всем своим телом, кидавшихся при слабом свете на свои волшебные рисунки — красных бизонов, темно–коричневых коров, дегтярные идеограммы крытых соломой жилищ их душ у кельтских рек, серебряных от нерестящегося лосося.
-- Senor Tatlino! говорил он, у художника есть глаз, рука и яйца.
Липшиц переводил. У Пикассо не было теорий, не было манифестов, никакой партии, никакого клуба. Я делаю то, что под руку подвернется.
Татлину показали холсты в африканском стиле — лица как маски, раскосые глаза, точеные носы, рты бутылочными горлышками. Он видел, как геометрия Сезанна дерзко выводится на главные роли, а затем становится какой–то метафизической музыкой, которой обрабатывается графическая информация портрета — множество осколков света и сколов тени.
