Как всегда на рассвете, Маджи отправилась по длинному коридору в привычный обход. Она завела такой порядок, с тех пор как они купили это роскошное одноэтажное бунгало у осанистого англичанина с сигарой в зубах, что бежал из Индии, оставив свои пожитки и сомнительный бизнес. Тогда она тихими утрами изучала свое новое жилище, все его щели, закоулки и антикварную мебель, отныне целиком принадлежавшие ей. Как только восторг сменился спокойной радостью, Маджи поняла, что ей даже нравится такой режим — эти матриархальные прогулки по бунгало, пока все еще спят. Она также считала, что после ежеутренней сотни обходов можно полакомиться домашним мороженым, а после полутораста — им же, но уже во фруктовом сиропе с запахом роз и розовой лапшой фалуде[19]. Но это уже вечером.
Вначале она подошла к великолепным дверям в столовую и, раскрыв их, окинула взглядом длинный тиковый стол посредине темной полированной комнаты. Маджи задумалась над сегодняшним меню и выбрала освежающие блюда: йогурт с огурцом, вареную цветную капусту с кориандром, рис с шафраном и зеленую чечевицу. Проходя мимо комнаты Савиты и Джагиндера, она вспомнила о невестке и слегка насупилась. Едва Савита ступила в их дом, как показала себя неуживчивой: ей недоставало тех качеств, которые Маджи считала главными, — бескорыстия, уважения, сдержанности. Не далее как вчера Савита наорала на прислугу и запустила тхали[20] с сырым рисом в вентилятор. Зерна басмати осыпались дождем на всех — даже на простодушного жреца, который принял их за небесное благословение.
Маджи вздохнула, минуя алтарь справа и гравированные стеклянные двери слева, а затем распахнула их, впуская свежий утренний воздух. Она заглянула в сводчатый проход: все ли там в порядке? Полы блестят, стены чистые и светлые, а латунные кувшины протерты от пыли. Маджи успокоилась.
Она не спеша двинулась по западному коридору; ее тяжелым шагам и шуршанию белого сари вторил ритмичный стук в ванной: служанки стирали одежду. Затем, сделав полный круг и вернувшись в переднюю половину бунгало, она открыла другой ряд стеклянных дверей и вошла в зал. Маджи тотчас устремила взор к фотографии неулыбчивого покойного мужа, что висела у входа, украшенная сандаловыми четками. Хотя прошло уже столько лет — почти пятнадцать, по-прежнему велика была боль утраты. В памяти всплыла песня из фильма, которую муж шептал ей на смертном одре: «Спи-спи, принцесса! Спи, и увидишь сладкие сны. Во сне ты увидишь любимого». Он сдержал это последнее обещание: приходил во сне, перенося в то неувядающее прошлое, когда она еще не пережила стольких потерь.
