В этот вечер Бриско отправился в постель в девять, как всегда, и через десять минут уже крепко спал носом к стенке. Но Алексу не спалось. Время шло, а он все лежал, не смыкая глаз. Внизу голоса взрослых сливались в неразборчивый гул, такой привычный.
Не реже чем раз в неделю в большой зале собирались гости, часто бывало весело. За столом или перед очагом свободно помещалось человек двенадцать. Алекс всегда любил эту приглушенную разноголосицу разговоров, от которой становилось так спокойно, любил даже тогда, когда ни слова в них не понимал. Он прислушивался к взрывам смеха, перекрывающим друг друга голосам, монологам или дружеским спорам. В этой какофонии он различал то ясный отцовский голос, то нежный материнский, но больше всего ему нравился глубокий и естественный голос Кетиля, его дяди. Этот голос без малейшего усилия перекрывал все остальные. Иногда он что-нибудь рассказывал, иногда растолковывал. Это могло продолжаться долго, так долго, что частенько Алекс умиротворенно засыпал под этот голос.
Но сегодня все было по-другому. Возникали долгие паузы, и что-то смутное и тревожное расходилось от них по дому, поднималось вверх по лестнице и подступало к спальне. И Кетиль ничего не говорил.
Где-то через час, когда лежать уже стало невтерпеж, Алекс в ночной рубашке на цыпочках сошел вниз, почти уверенный, что его отругают. Но лица, обратившиеся к нему, осветились улыбками, и он почувствовал, что все рады ему, что ребенок своей славной рожицей и беспечным неведением нарушил торжественность момента.
Человек десять, кто в креслах, кто на стульях, кто на лавке, расположились перед очагом, в котором плясали красные и желтые языки пламени. Кетиль сидел верхом на стуле, облокотясь о спинку.
— Смотрите-ка, — только и сказал он, — вот и наш Алекс!
Мальчик пробрался прямо к матери, а она обняла его и взяла к себе на колени. Мало-помалу разговор возобновился, все говорили вполголоса. Алекс закрыл глаза. Как сквозь вату, до него доходили какие-то обрывки фраз:
— Не во время же траура… вряд ли он осмелится…
— Думаешь, у него есть хоть капля совести…
— Применит силу… рано или поздно…
— Надо собрать Совет…
— А ты как думаешь, Кетиль?
Рука матери тихонько поглаживала Алекса. Он почувствовал, что вот сейчас совсем уснет. Прежде чем погрузиться в сон, он хотел им помочь: отцу, матери, дяде, этим мужчинам и женщинам, которые вдруг показались ему такими беззащитными и испуганными. Он знал кое-что, чего не знали они, и хотел рассказать это, чтобы им помочь. Но дремота держала его в плену, обволокла коконом безмолвия. У него было ощущение, что он — как мертвый король, что у него ни на что больше нет сил.
