Алекс убежденно кивнул, с силой тряхнув капюшоном.
— И потом, это ведь она принесла нам Бриско, — продолжал отец. — Может быть, она почтет своим долгом найти его и вернуть.
И тот и другой старательно избегали думать о худшем. Как, впрочем, и все, кто знал и любил мальчика. Это была запретная мысль, что-то вроде мерзкой гадины, которая приютилась где-то в животе, в груди, и никак нельзя позволить ей пробраться в голову. И тем не менее…
А вдруг уже слишком поздно? Герольф в свое время наглядно продемонстрировал свою жестокость. Организовать зверское убийство Ивана и его слуги у него рука не дрогнула. Дрогнет ли перед убийством десятилетнего ребенка? Вряд ли на это можно рассчитывать. Но даже на миг вообразить другое было все равно что сорваться в бездну отчаяния. И все цеплялись за край этой бездны, избегая упоминать о ней, жались друг к другу, изображая, как в плохой пьесе, надежду.
Отец и сын медленным шагом прошли до конца улочки и оказались на маленькой площади. Здесь тоже было безлюдно. Бьорн предполагал, что Брит, скорее всего, предпочтет встретиться с ним в каком-нибудь тихом месте. Он вообще очень редко видел ее с той памятной ночи, когда она постучалась к нему с младенцем на руках. Он вспомнил, что она тогда сказала: «Не надо никому про него рассказывать… х-с-с… х-с-с… А то не было б мальчонке беды». Четверо посвященных в тайну — Сельма, ее сестра, повитуха и он, Бьорн, — молчали все десять лет. Но беда все-таки случилась. Что это значит? Кто проговорился? Тетка Нанны, полоумная старуха, оказавшаяся недостаточно полоумной, многое открыла людям Герольфа, но она не могла знать, куда Брит отнесла ребенка. Уж не сама ли Брит выдала тайну? Бьорну очень хотелось бы ее об этом спросить.
— Ладно, — сказал он наконец, — пошли домой. Сегодня нам ее не встретить.
Алекс кивнул, и капюшон уныло склонился вместе с головой. Они уже поворачивали обратно, когда совсем рядом неожиданно возник ребенок. Откуда он взялся? Ни одна дверь в поле зрения не открывалась, а площадь только что была совсем пуста.
— Добрый день, господа! — сказал он, и они тут же поняли, что ошиблись: это был не ребенок, а взрослый человек, только карлик — ростом примерно с Алекса, очень ухоженный, в теплом плаще, с виду совсем новом, и в меховой шапке.
Трудно было бы точно определить его возраст, но за шестьдесят ему перевалило наверняка. Он хмурил брови, как человек, старающийся придать себе солидность, которой у него нет, и от этого верхняя половина лица морщилась не столько внушительно, сколько забавно.
