— Падре, как выглядели узники концлагерей, не помните ли?
Падре доктора Хиральдо не видел, но представил себе его улыбающееся лицо за стеклами освещенного окна. Честно говоря, падре не мог вспомнить, рассматривал ли он когда-либо фотографии с этими узниками, но тем не менее не сомневался — когда-то на глаза они ему все-таки попадались.
— Загляните ко мне, — пригласил врач.
Падре Анхель толкнул забранную металлической сеткой дверь. Взору его предстало лежащее на циновке существо неопределенного пола — прямо-таки скелет, обтянутый желтой кожей. В комнате находились еще двое мужчин и женщина — они сидели у перегородки. Падре не почувствовал никакого запаха, но, подумал он, от этого существа, должно быть, исходит отвратительная вонь.
— Кто это?
— Мой сын, — ответила женщина и, словно извиняясь, добавила: — Уже два года, как у него кровавая срачка.
Не пошевелившись, больной уставился на падре. Того пронзила острая жалость и ужас.
— А что вы ему даете?
— Мы пытаемся кормить его зелеными бананами, ведь это такое хорошее вяжущее средство, но он их не ест.
— Вы должны принести его ко мне на исповедь, — сказал падре.
Но слова его прозвучали неуверенно. Он осторожно закрыл дверь и постучал по сетке на окне ногтями. Падре вплотную придвинулся к окну — разглядеть доктора в кабинете; тот что-то растирал в ступке.
— Что с ним? — спросил падре.
— Я пока не осматривал, — ответил доктор и задумчиво прокомментировал: — Все, что происходит с людьми, творится по воле Божьей, падре.
Падре Анхель этот комментарий пропустил мимо ушей.
— Я на своем веку повидал немало трупов, но этот бедный паренек похож на мертвеца больше самих мертвецов, — заметил он.
Они попрощались. У пристани уже не было ни одного судна. Начинало темнеть. Падре Анхель понял: теперь, после больного, настроение его испорчено. Вдруг он спохватился, что опаздывает на встречу с алькальдом, и быстро пошел к полицейским казармам.
Обхватив голову руками, алькальд полулежал на раскладном стуле.
— Добрый вечер, — медленно сказал падре.
Алькальд поднял голову, и падре ужаснулся, увидев его покрасневшие, полные отчаяния глаза. Одна щека алькальда была гладко выбрита, другая — заросла щетиной и была покрыта пепельно-серой мазью. Алькальд глухо застонал и воскликнул:
— Падре, я застрелюсь!
Падре растерялся.
— Таким количеством анальгетиков вы себя отравляете, — только и смог он сказать.
Алькальд вдруг вскочил и, громко топая, побежал через комнату, — вцепившись руками в волосы, он изо всех сил стал биться головой о стену. Падре еще никогда не приходилось быть свидетелем такого отчаяния.
