– Ей понравилось, – говорю я с нажимом. – Мы провели там три чудесных дня. Это было…
Я замолкаю. Голос у меня, как у оправдывающегося ребенка. Чего он, собственно, и добивался. Его губы изгибаются, как это обычно бывает, когда он торжествует победу. А может, Мелани просто притворяется, что спит? Я уверен, что там, за дверью, она слышит каждое наше слово.
После смерти Кларисс наш отец замкнулся в себе. Он стал жестким, желчным и вечно занятым. И нам уже не верилось, что когда-то он был настоящим отцом – счастливым человеком, который улыбался и смеялся, мог игриво запустить руку нам в волосы и готовил по утрам в воскресенье блинчики. Даже в те времена, когда было очень много работы и он возвращался поздно, отец уделял нам внимание. Он участвовал в наших играх, водил нас в Булонский лес, возил в Версаль, где мы гуляли по дворцовому парку и запускали воздушных змеев. А потом он перестал выказывать нам свою любовь. Перестал в 1974 году.
– Я всегда терпеть не мог Нуармутье.
– Почему?
В ответ отец только поднял свои нависающие над глазами брови.
– Робер и Бланш любили бывать там, разве нет? – спрашиваю я.
– Да. Они чуть было не купили дом в Нуармутье.
– Я знаю. Большой дом недалеко от отеля. С красными ставнями. Окруженный парком.
– Он назывался «Вересковые заросли».
– А почему они в конце концов отказались от покупки?
Отец пожимает плечами, но ничего не отвечает. Он не особенно ладил со своими родителями. Мой дед Робер терпеть не мог, когда ему возражали. Бланш была менее категоричной, но и снисходительной ее не назовешь. С сестрой Соланж они никогда не были особенно близки.
Стал ли мой отец таким жестким, потому что его собственные родители никогда не выказывали ему своей любви? И стал ли я ласковым и добрым (в разгар очередного конфликта с Арно Астрид жалуется, что я слишком добрый и ласковый), потому что боялся поломать крылья своему сыну так же, как мой отец поломал мои? Он издевается надо мной, называет слабаком, но я, даже если бы захотел, не смог бы воспитывать своих детей в таких строгих правилах, в каких он воспитывал нас.
– Как дела у твоего ни на что не годного подростка?
Он никогда не спрашивает о Марго и Люка. Я уверен, это потому, что Арно – старший. И мой отец считает его наследником.
Перед моим мысленным взором встает бледное удлиненное лицо Арно. Его торчащие, склеенные гелем длинные, как того требует мода, волосы, закрывающие ему уши, пирсинг на левой брови. И редкая бородка. Типичная для подростка внешность. Ребенок в теле мужчины.
