Цветок! Цветы изнывали в каждом лепестке, душистый занавес пыли подступал к середине комнаты. Ана каждый день сметала пыль, но спокойный сумрак углов был недосягаем — комната старела со своими заледенелыми безделушками.
Потому что Лукресия Невес их не понимала, не знала, как смотреть на них: пыталась то таким способом, то другим, и вдруг опять — все те же безделушки. Почти как пустое слово.
Как выразить, что там вот расставлены безделушки? О, она с отвращением взглянула на эти вещи, сделанные из самих вещей, фальшиво домашние, курочки, что клюют из ваших рук, вас не узнавая, — всего лишь вещи, одолженные у других вещей, а эти другие — у третьих. Приютясь на полках или бесстрастно прилепясь к полу и к потолку — безличные и спесивые, как петух. Ибо все, что было создано, было одновременно спущено с цепи.
И тут Лукресия, сама независимая, четко увидала все предметы. Так скрытно, что игра могла вестись без вреда, и она сама могла быть вещью, видимой этими предметами.
Недаром она столько дней выставляла себя напоказ на Паственном Холме, в ожидании своей очереди.
Ибо теперь она, кажется, достигла в себе самой предела спокойствия вещей под посторонним взглядом. Величественно подымая собственное неведение до самой высшей точки холма и с гордо поднятой головою господствуя над предместьем.
То, что не сумеешь «думать», увидится тобою! Высшая справедливость, дарованная мечте в этом мире, — это уменье, по крайней мере, видеть. Разве можно «думать свет»? Видят его и бьют копытом. Лукресия, по крайней мере, видела.
Испытывая радость настолько внешнюю, что это была уже радость всех прочих, какую чувствовала она — безликое божество, для которого тучи были его способом не спускаться на землю, а горы — его способом быть в отдалении.
Такова была радость у этой девушки…
Цветы в кувшине. Эра алой краски. Какой у них слабый стебель!.. Розовой краски эра. Краткая эра. По пыльной почве ступает неслышно. Клонится венчик цветка под тяжким гнетом цветенья. Прямоугольник окна пустынен, врезанный в стену. А безделушка-мальчик всем предлагает свою флейту. А самый большой цветок так бледен, а венчик его так крупен…
Быть может, Лукресия не постигла того, что вокруг нее, и лишь на шаг подошла к очевидности этой залы — но именно здесь были расположены вещи.
Угол комнаты был темен. Стена клонилась назад. Потолок составлен из досок непрочных и грязных. Этажерка. Дверь. Пол. Часы. Опять угол. Цветок, кувшин, потолок, пол, штора. И отброшенный вдаль неясный предмет, который, при взгляде в упор, оформился четко и во весь рост — кресло, в своем совершенстве.
