— Но почему же? Ведь никто не исполняет своих обязанностей лучше вас.
— Да, но я делаю это через силу и против воли.
— Тем больше ваша заслуга.
— Никто не знает лучше меня, чего я заслуживаю, и я вынуждена сознаться, что, несмотря на всю мою покорность, у меня нет никаких заслуг. Я устала от собственного лицемерия. Делая то, что другим приносит спасение, я ненавижу себя и гублю свою душу. Словом, сударыня, я считаю истинными монахинями лишь тех, кого удерживает здесь склонность к уединенной жизни и кто остался бы в монастыре даже в том случае, если б вокруг не было ни решеток, ни толстых стен. Я далеко не такова: тело мое здесь, но сердце отсутствует, и если бы мне пришлось выбирать между смертью и вечным затворничеством, я не колеблясь выбрала бы смерть. Таковы мои чувства.
— Как! Неужели вы без угрызений совести сбросите с себя это покрывало, эти одежды, посвящающие вас Иисусу Христу?
— Да, сударыня, так как я надела их необдуманно и против воли.
Я отвечала очень сдержанно, хотя сердце подсказывало мне совсем иные слова; оно кричало: «О, поскорее бы дожить до минуты, когда я смогу разорвать их и отбросить далеко прочь!..»
Тем не менее ответ мой ужаснул настоятельницу. Она побледнела, хотела что-то сказать, но губы ее дрожали, и она не находила слов.
Я большими шагами ходила взад и вперед по келье, а она восклицала:
— О господи! Что скажут наши сестры? О Иисусе, смилостивься над нею!.. Сестра Сюзанна!
— Да, сударыня?
— Так это ваше окончательное решение? Вы хотите покрыть нас позором, сделать себя и нас притчей во языцех, погубить себя?
— Я хочу выйти отсюда.
— Но если дело только в том, что вам не нравится этот монастырь…
— Монастырь, монашество, обеты!.. Я не хочу жить под замком ни здесь, ни где бы то ни было.
— Дитя мое, в вас вселился злой дух. Это он возмущает вас, внушает вам такие слова, приводит в исступление. Да, да, это так; посмотрите, в каком вы виде!
В самом деле — бросив на себя взгляд, я увидела, что мое платье было в беспорядке, нагрудник съехал почти на спину, покрывало сползло на плечи. Злые слова настоятельницы, произнесенные притворно-ласковым тоном, вывели меня из себя, и я сказала ей с раздражением:
— Нет, сударыня, нет, я не хочу больше носить это платье, не хочу…
Говоря это, я все же делала попытки привести в порядок свое покрывало, но руки у меня дрожали, и чем больше я старалась поправить его, тем больше оно сбивалось на сторону. Тогда, потеряв терпение, я порывисто схватила его, сорвала с себя, бросила на пол и стояла теперь перед настоятельницей с одной только повязкой на лбу и с растрепанными волосами. Не зная, что делать — остаться или уйти, — она ходила взад и вперед по келье, повторяя:
