Женщина облизнула губы и грустно улыбнулась.
— Так зачем ты пришел? Неужели никакого покоя… до самого конца. — Она склонила голову, золотистые волосы упали на лицо, открывая шею. Стоуш увидел родимое пятно, похожее на изогнутый лук с наложенной на тетиву стрелой. — Ты ведь не исповедник? Или… и исповедник тоже? Выслушиваешь ли тех, кто стоит у порога смерти?
Жевлар отступил на шаг.
— Могу выслушать. Иногда меня просят о такой услуге, и я не отказываю без веской причины.
Шантийка сглотнула, ее пальцы побелели от напряжения.
— Называй это, чем хочешь, — сказала она. — Мы, шантийцы, всегда были изгоями. Я никак не смогу спастись, хотя и не виновна. — Стоуш молчал. Он слышал подобное неоднократно. — Жалею же не о том, что завтра умру. О том, что потеряла ребенка. Много лет назад.
— Девять?
Глаза женщины потемнели.
— Откуда ты?..
— По родимому пятну. У него оно тоже есть, на шее. Я нашел твоего ребенка умирающим.
Женщина пошатнулась. Известие оказалось неожиданным, и безнадежность проступила во всех ее чертах. Она больше не притворялась сильной.
— Не знаю, как я потеряла его. Мы убегали. Я была еще очень слаба. Все казалось мутным, словно в тумане. Ажви сказал, что нужно оставить ребенка. Бросить на дороге, иначе он выдаст нас плачем. Помню, как просила не делать этого. После сознание оставило меня. Когда очнулась, ребенка с нами не было. Они сказали, я уронила его, и он умер. — Шантийка закрыла руками лицо. — Где ты похоронил его?
— Мальчик жив, — сухо, с удивлением ловя в себе мимолетную злую радость, ответил жевлар. Шагнул к клетке. — Более того, я воспитал его как сына. И привел с собой.
Она вздрогнула, а затем с какой-то слепой надеждой попросила, заглядывая в глаза:
— Позволь увидеть.
— Зачем?
— Как ты не понимаешь, я же мать.
Стоуш устало покачал головой:
— Нет. Мальчику ни к чему знать.
— Прошу… — Слезы крупным градом покатились из глаз женщины. — Ведь так я могу получить прощение. Или хотя бы посмотреть, каким он стал. Прошу, это так важно для меня…
— Нет.
* * *
Келан зажмурился. По бледному лицу бисеринками катился пот. А ведь он сам настоял, сказал, что хочет увидеть казнь…
Солнечные блики скользнули по широкому лезвию меча. Один взмах — златокудрая голова полетела в корзину. Народ взвыл. Лица тех, кто стоял в первых рядах, забрызгала алая кровь…
И в этом море беснующихся в вожделении существ, одержимых ненавистью и страхом, удовлетворяющих свои самые темные чувства, замешанные на щекочущем душу очаровании смерти, стоял мальчик. Крики оглушили его, смерть потрясла. Келану казалось, он только что потерял нечто важное. Или в себе самом, или в чувстве любви и привязанности к Стоушу. До этого момента он считал себя уже взрослым.
