Шарапов еще не остыл от письма, от разговора с Жабиным, как к нему подошел старший лейтенант, командир батареи зенитных орудий, обнял на правах старшего за плечи, дружески заговорил:
- Куда рвешься, дурачок? Зачем смерти ищешь? Давно я приглядываюсь к тебе и предлагаю должность командира огневого взвода. Стоим мы неподалеку, охраняем мост через Мету с сорок первого года. Рыба рядом, бабы - тоже. Не жизнь, а малина. Пойдешь?
Уж очень неподходящее время для оскорбительного предложения выбрал зенитчик. Хотел Полуэкт отшутиться, но не получилось.
- Пошел-ка ты знаешь куда? - скинул с плеча руку старшего лейтенанта, в палате бросился на койку и пролежал до вечера.
Скоро еще одно письмо пришло, коллективное, какое отправляли когда-то Скубе. Ребята поздравляли Шарапова с присвоением звания лейтенанта и с награждением орденом Красной Звезды, писали, что вся группа захвата уже ходит с медалями "За отвагу", Смирнов хорошо прижился во взводе, но и "товарищу лейтенанту время бы возвращаться домой".
Нетерпение вновь охватило Шарапова, но на этот раз он не стал "наскакивать" на Жабина, а покрутился около хирурга, выбрал благоприятный момент и добился выписки с направлением для продолжения лечения в медсанбате дивизии. Так быстро уговорил Жабина, что даже неинтересно стало. Жабин рассмеялся.
- Воображаешь поди, что подъехал ко мне лисонькой - и по-твоему вышло? Черта с два! Госпиталь ближе к фронту переезжает, всех на днях рассортировывать будем,- и расхохотался.
На другой день Полуэкт распрощался с товарищами по палате, поблагодарил Жабина, пожал руку Наде и толстушке Вере, спустился со второго этажа школы, где размещался госпиталь, вдохнул полной грудью морозный воздух и захлебнулся им - такой он был чистый и свежий, не пах ни карболкой, ни кровью, ни гнойными бинтами. Пожмурился от удовольствия и непередаваемого чувства свободы и поспешил на дорогу.
Машин в Новгород шло много, и через пять минут Шарапов лежал на горе новеньких полушубков, крепко увязанных поверху толстой веревкой. После своротка на Новоселицы прямая как стрела дорога понеслась к городу. Слева остались дома деревни Мшага, еще несколько километров, и машина выскочила на простор. Вдали замаячили маковки церквей и соборов.
Шарапов невольно вцепился в веревку, напрягся, чтобы в любую минуту прыгнуть за борт. Он знал, что в городе и далеко за ним давно нет немецких батарей, но не мог переубедить себя в этом и все ждал орудийного выстрела, свистящего полета тяжелого снаряда, который разобьет грузовик вдребезги.
