Вот и всё…
Еще через несколько дней, открыв «Таймс» в маленьком кафе на Авиа Трионти, я с ужасом увидел ее имя в колонке объявлений о кончинах. «18 марта в Париже скоропостижно…» 18 марта в Париже скоропостижно!.. Я сидел, тупо уставившись на объявление, и так и не дотронулся до чашки кофе с булочкой… Райн Уилсон умерла — Райн умерла. Миниатюрная девочка в темной комнате у распахнутого окна с рукавом, касающимся недвижной шторы, смотрящая на дождь — опустившая руки сквозь чистейшую дождевую влагу на клавиши пианино — видевшая крохотные серебряные зонтики — умерла. Я встал и слепо вышел на сверкающую улицу. Сам не знаю как, я оказался в Садах Борджии. Там есть прудок, по которому плавает во всех направлениях целое стадо крикливых уток, а дети кидают им хлеб в воду. Я сел на скамейку под иудиным деревом: оно было в цвету, и тропинка под ним усыпана пурпурными лепестками. Мама–итальянка отшлепала разревевшегося мальчишку, зло покрикивая: «Piango!.. Piango!.. — Ты мне здесь пореви!» Мне тоже хотелось заплакать, но я не проронил ни слезинки. Романистка Райн Уилсон была еще жива, но Райн Уилсон, темноволосая девочка, в которую я влюбился, умерла, и мне показалось, что я тоже умер.
