«Кто посмеет отвергнуть Господа? — выкрикнул он. — Нет, никто не посмеет!»
Едва я присел на заднюю скамью, как все немногочисленные присутствующие на этом собрании встали и хором возгласили: «Аминь!»
Я тоже поспешно встал и опять сел вместе с остальными.
«Кто посмеет глумиться над Царем Справедливости?» — выкрикивал он, и я разглядел низенького толстого колченогого человечка с мокрыми глазами, на котором был сюртук. И вновь он сурово ответил сам себе: «Никто не посмеет!» Негустое собрание опять встало и пропело, бесконечно растягивая: «Аминь!» «Кто же посмеет насмехаться над Господом Сил?.. Никто не посмеет!»
«А–а-а–а… минь!»
Вставание и приседание уже стало мне надоедать, когда преподобный Буди, кажется, решил приступить к проповеди. Он расхаживал взад–вперед по небольшому обтянутому муслином помосту, схватив за спиной пухлые ручки и выкрикивая рваные фразы.
«Авраам! Авраам и Исаак на горе!.. Авраам встал рано утром, оседлал осла и пошел к месту, уготованному ему Господом!»
Он замолк и окинул мрачным взглядом присутствующих, и в этот миг я впервые заметил Виллардов: миссис Виллард и Лидию. Они сидели слева во втором ряду сами по себе. Я смог разглядеть их в профиль: обе были одеты в белое, в черных шляпах, и напряженно склонились вперед. Их носы были немыслимо одинаковы.
«И взял Авраам дрова для всесожжения, и возложил на Исаака, сына своего; взял в руки огонь и нож…»
Канонада хлопков брезента прервала его, и с воздетой рукой он ждал тишины. В этот момент Лидия Виллард обернулась, и ее взгляд случайно уперся прямо в меня. У нее были черные и яростные глаза ее матери, такие же тонкие сжатые губы и та же бледность. Но меня больше всего поразило, каким маленьким было это лицо: почти кукольное, обезьянье личико, жесткое и сосредоточенное. Мне казалось, в нем не было ничего человеческого.
«И простер Авраам руку свою, и взял нож, чтобы заколоть сына своего… Братья мои и сестры во Христе», — Буди вновь сделал паузу, чтобы произвести впечатление и пристально посмотрел в лицо каждому из присутствующих, — «какой смысл несут вам эти слова? О чем говорит вам этот великий рассказ? О двух вещах… всего лишь о двух вещах!.. И первая из них, что мы должны веровать в Бога. Его воля есть наша воля. А вторая…» Вновь он сделал театральную паузу, и тогда направил трясущийся палец прямо на миссис Виллард, которая вздрогнула и напряглась на скамье. «Какова же вторая вещь? Она в том, что мы должны быть готовы принести Господу священную жертву и отдать Ему самое дорогое для нас. Мы должны отдать Ему всё, о чем бы он ни попросил… Так в чем же вопрос? Неужели Бог менее дорог нам, чем наши дети? Разве слово Его ниже нашего закона? Разве должны мы понимать Его замысел? Есть ли кто из нас… кто дерзнет сказать, что понял Его предначертания? Не было и нет такого среди нас!»
