Мисс Дин, Кларисса, сочувствовала.
— Это просто потому, — говорила она, что ваши жизненные силы подорваны болезнью. Нельзя надеяться, что человек придет в нормальное состояние так скоро после операции! Кстати, когда вас прооперировали?
Аркуларис задумался. Странно, но он не мог точно этого вспомнить. Всё стало несколько смутным: чувство времени пропало.
— Бог знает! — ответил он. — Столетия назад, когда я был лягушонком, а вы — рыбкой. Наверно, во время битвы в Тевтонском Лесу. А, может быть, когда я был неандертальцем с дубиной!
— Вы не думаете, что это случилось еще раньше?
Что она под этим имела в виду?
— Не думаю. Мы на этом проклятом судне уже годы, столетия, целые эпохи. И даже здесь, вы помните, у меня хватило времени побывать несколько раз в ночных путешествиях на Орионе и вернуться. Думаю, кстати, слетать еще дальше. Есть одна милая звездочка слева, когда делаешь петлю вокруг Бетельгейзе: кажется, она как раз на самом краю. Последняя застава конечного. Взгляну на нее и привезу вам перышко мороза.
— Пока вы вернетесь, оно растает.
— Только не на этом судне.
Кларисса засмеялась.
— Мне бы хотелось полететь с вами.
— Обязательно полетите, если только…
Он оборвал фразу и впился в нее взглядом: как она очаровательна, как желанна! Никогда в жизни рядом с ним не было такой женщины, не было ни одной, в ком он встретил бы столь глубокое сочувствие и понимание. Это было чудом, просто — чудом. Нет никакой нужды обнимать ее или касаться губами, сколь бы восхитительны ни были эти мелкие грубости. Достаточно лишь смотреть на нее и, вглядываясь в ее необычайные глаза, ощущать, что она знает его, и всегда знала. Как будто она действительно могла быть его собственной душой.
Но взглянув на нее, в раздумье, он заметил, что она нахмурилась.
— Что‑то случилось?
Она медленно покачала головой.
— Скажите мне.
— Ничего. Мне просто показалось, что вы выглядите не так хорошо.
Аркуларис вздрогнул и выпрямился.
— Что за нелепость! Конечно, боль мне досаждает, и я очень ослаб…
— Не только, не только это. Что‑то вас очень беспокоит.
Она замолкла, а затем с вызовом добавила:
— Скажите мне, вы…
Глаза ее горели, и в них был тот самый вопрос, которого он боялся. Он отпрянул, перевел дыхание, отвел глаза. Но он знал, что это не имело смысла, что он должен будет ей ответить. Он всегда знал, что должен будет ей рассказать.
— Кларисса, — сказал он, — и голос его сломался, несмотря на всё усилие совладать с ним. — Это убивает меня, это отвратительно. Да, это было.
