— Все это «ой–ой–ой» — ерунда, — сказал мистер Бильдербах, комкая у нее на глазах газету. — Это не для тебя, Бенхен. Оставь это Хайми и небесам.
Вундеркинд. Пусть газеты пишут все, что им заблагорассудится, — ее так назвал он.
Почему же Хайми выступил на том концерте гораздо лучше ее? В школе, когда нужно было думать о начерченной на доске геометрической задаче, этот вопрос царапал ее изнутри острым ножом. Мысль не оставляла ее по ночам, а иногда — и за роялем, где требовалось думать только об игре. Виноват не Блох и не то, что она не еврейка — дело не только в этом. И не потому, что Хайми не нужно ходить в школу, и он начал заниматься раньше. А может…
Однажды ей показалось, будто она знает, в чем дело.
— Играй «Фантазию и фугу», — примерно год назад потребовал мистер Бильдербах, когда они с мистером Лафковицем закончили читать с листа.
Ей тогда показалось, что Бах прозвучал совсем неплохо. Краем глаза она видела, что лицо у мистера Бильдербаха — спокойное и довольное, а руки, отрываясь от подлокотников, вздымаются вверх и удовлетворенно падают вниз всякий раз, когда она благополучно проходила кульминацию фразы. Доиграв и встав из‑за рояля, она проглотила ком в горле и оттянула ворот так, словно музыка плотно сдавила ей шею и грудь. Но…
— Фрэнсис… — Глаза мистера Лафковица почти целиком прятались под полупрозрачными веками, а тонкий рот изогнулся. — Ты знаешь, сколько у Баха было детей?
Она растерянно обернулась.
— Очень много. Двадцать с чем‑то.
— Но тогда… — Улыбка словно въелась в его землистое лицо. — … он не мог быть таким холодным — тогда.
Мистер Бильдербах рассердился: в гортанном клокотании немецких слов отчетливо прозвучало «кинд». Брови мистера Лафковица поползли вверх. Она легко догадалась, о чем идет речь, но ей удалось сохранить на лице непонимающее и невинное выражение, и она не видела в том обмана — так хотел мистер Бильдербах.
И все же дело совсем не в этом. Не только в этом, по крайней мере, — ведь она когда‑нибудь станет старше. Мистер Бильдербах это понимал, да и сам мистер Лафковиц не имел этого в виду.
В ее снах огромное лицо мистера Бильдербаха всегда оказывалось в центре вращающегося круга. Нижняя губа плавно выпячивалась, вены на висках упорно бились.
Но иногда перед сном в голове отчетливо всплывала другая ясная картинка: вот она тянет вниз чулок, безуспешно пытаясь спрятать в ботинок дырку. «Бенхен, Бенхен!» После чего из тумбочки миссис Бильдербах извлекается корзинка с нитками, и ей показывают, как нужно штопать, не стягивая материю в грубый комок.
