Сегодня перевезли в одиночную палату. У меня даже получилось лихо перекувыркнуться на носилки самостоятельно, и почти не задохнулся. Палата большая, длинная, с еще двумя койками без матрацев. Я нахожусь теперь на первом этаже, чуть ниже уровня земли. Видно прохожих. После обеда подходили дети, долго пялились в окошко и корчили рожи. Я им тоже корчил, причем куда страшнее, чем они. Они признали поражение и ушли.
Недостатки нового жилья, однако, серьезные. Раньше была возможность любоваться на дедов, и чувствовать свое превосходство. Дерево за окном приносило эмоции если не положительные, то, хотя бы, спокойные. А здесь прохожие, не понимающие своего счастья от жизни, наоборот, заставляют меня чувствовать себя тем, кто я и есть – подыхающей развалиной.
Плакал. Причем, прослышал, когда сестры куда-то ушли, и в коридоре стало тихо, и плакал, не как суровый матрос со шрамом на лице, а громко, с завываниями, сморканиями и всхлипываниями. С трудом потом вытирал следы этакой слабости. Солнце светит, оставляя на полу лучи с пигментов краски от стекла.
Врач, молодой циник, когда я его спросил:
- Сергей. Скажите, неделю я еще протяну? – ответил, что да. И добавил:
- Вадим, вы не ребенок, и я тем более. Вам скоро будет совсем плохо. Постарайтесь сейчас все юридические вопросы уладить. А то сами знаете, потом семья замучается по судам и собесам ходить.
Но я все равно ему благодарен. Я спокоен, я готов. И сам Сергей поклялся, что жене ничего не скажет. Пусть хотя бы эту неделю она проживет более-менее спокойно. Наплачется еще. Я даже пока не говорил ей, чтобы не плакала, когда я умру. Только смеялась. А мне плакать не долго уже осталось.
Умирать не страшно. Даже интересно. Страшно понять, что ты прожил это жизнь зря. Страшно, что поймешь это не только ты.
Гибнут стада,
Родня умирает,
И смертен ты сам;
Но смерти не ведает
Громкая слава
Деяний достойных.
Это Старшая Эдда. Викинги-отчаюги знали, что человек будет жить только в памяти людей. И жили они не сколько ради того, чтобы хорошо встретили там, сколько ради того, чтобы не забывали здесь.
Здорово умирать с шашкой на коне и с песней на устах, оставляя имя и память о себе на тысячи лет. Страшно умирать на простынях с дырками и штампами, елозя задницей по «утке». Страшно улыбаться жене и сыну, и врать, что стало намного лучше и планировать, где что будем сажать на даче и куда поедем в отпуск. Я в этот отпуск полечу куда как первее Нади, и вообще не факт, что там мы встретимся. Страшно жрать свои любимые голубцы и фаршированный перец, и представлять, как Надя их готовила на нашей кухоньке с красными шторами и скатертью в горошек и улыбалась.
