— Ты принесла цветущую крапиву и поставила ее в винный бокал?
— Да.
— Если бы я был поэтом, я написал бы об этом стихотворение. Жгучая крапива, поставленная в бокал девушкой…
— Она не жгучая, — сказала Мэри. — Эта не жжется. И я не девушка.
Упорное нежелание Вилли изучать местную флору так же, как и вообще местную жизнь, сначала возмущало, а потом очаровало ее.
— Девушка, девушка, — повторил он мягко.
Хотел ли Вилли стать поэтом, думала Мэри. Ей захотелось притронуться к нему, но она знала, что сейчас этого делать не стоит. Она сказала:
— Вилли, я бы хотела, чтобы ты зашел к нам и повидался с Тео.
— Я никуда не хожу и никого не вижу. Люди приходят ко мне.
— Да, я знаю. Но я думаю, он нуждается в тебе…
— Нет, нет. В его мире я — ненужная гипотеза.
— Не согласна. Ты совсем особенный для него.
— Только один человек — особенный для Тео и это, разумеется, не я. Расскажи мне, как все остальные, как твой красавец сын?
— Ох, я вспомнила, Вилли, не мог бы ты немного натаскать Пирса в латыни в эти выходные? Он ужасно беспокоится о своей латыни.
— Да, конечно. Я могу с ним позаниматься в любой день, в это же время.
Вилли не принимал посетителей после шести. Он объяснял это тем, что работает в это время, но Мэри сомневалась. В поисках ключа к внутреннему замку Вилли она часто размышляла о природе его одиночества. Каково ему было вечерами, ночами? Однажды сильное любопытство заставило ее неожиданно зайти к нему около девяти. Свет был выключен, и он сидел рядом с мерцающим очагом; ей показалось, что он плачет. Вилли был так поражен и раздосадован ее поздним визитом, что она больше не осмеливалась повторить его.
— Кажется, он думает, что с греческим у него все в порядке. Хотя я должна сказать, кажется, ему далеко до близнецов.
— Да, — сказал Вилли, — их греческий просто erstaunlich.[11]
Мэри раздражало, когда Вилли употреблял немецкие слова или фразы. В первое лето, когда он только приехал, она уговорила его учить ее немецкому и несколько раз в неделю по утрам тратила на это час. Вилли вежливо прекратил это занятие после того, как стало ясно, что у Мэри нет времени, чтобы делать все необходимые упражнения и домашние задания, и был очень огорчен ее неудачей. Мэри не любила вспоминать об этом. Следующим летом он уделял такое же время Поле, и они вместе прочли целиком вслух «Илиаду» и «Одиссею». Тогда Мэри физически остро страдала от ревности.
— В чем дело? — спросил он с сильным акцентом.
— Ни в чем, — коротко сказала она, но знала, что Вилли точно угадал, о чем она подумала.
