Мэри переживала, что ее любопытство и интерес к Тео со временем уменьшились. Возможно, эти лучи, делавшие его невидимым, убили ее заинтересованность в нем и сделали ее такой же равнодушной к нему, как все прочие. Мэри, привыкнув, что часто люди откровенничают с ней, пыталась раз или два расспросить Тео об Индии, но он только улыбался по-собачьи и менял тему. Она чувствовала к нему сострадание, но ее отношение к нему оставалось абстрактным. Грустная правда заключалась в том, что Мэри не любила его достаточно сильно, чтобы отчетливо понять его. Он физически отталкивал ее, а она принадлежала к тому разряду женщин, которые могут глубоко любить только то, что ей хотелось потрогать.
— Не приготовите ли вы мне чай еще раз? — спросил Тео.
— Да. Я поручила это Кейзи. Вы должны помириться с ней. Вы по-настоящему огорчили ее.
— Не беспокойтесь. Мы с Кейзи — добрые друзья. Это было правдой. Мэри заметила, что эти двое были привязаны друг к другу.
— Я бы хотела, чтобы вы поднялись и навестили Вилли, — сказала она. — Вы не виделись с ним уже три недели. В чем дело, вы поссорились?
Тео закрыл глаза, все еще светясь тихой улыбкой.
— Нельзя ожидать, что двое таких невротичных эгоцентрика, как я и Вилли, будут выносить друг друга.
— Как можно назвать Вилли невротичным эгоцентриком?
— Ладно, дорогая. Я решил воздержаться от Вилли, а потом я обнаружил, что могу обходиться без него.
— Я собираюсь навестить его сейчас и уверена, он спросит о вас. Предположим, вы нужны ему?
— Я никому не нужен, Мэри. Идите, и пусть эта милая девушка принесет чай.
Мэри спускалась по лестнице в состоянии раздражения на самое себя. Я неправильно веду себя, думала она. Ее разочаровывали эти разговоры с Тео, ее неспособность понять и увидеть его по-настоящему, особенно когда он напускал на себя жалость к самому себе, которая делала его образ еще более неясным. Мэри зависела, больше, чем она думала, от представления о себе как о существе, наделенном талантом служить людям. Ее неудача с Тео ранила ее тщеславие.
Внизу она увидела Кейзи, та уже не плакала, но была в ярости и почти швыряла на поднос чайник и чашки. Когда Мэри проходила к задней двери, она услышала, как Барбара наверху начала играть на флейте. Пронзительная хрипловатая и труднопостигаемая красота звуков действовала Мэри на нервы. Она не могла запомнить ни единой ноты, и поэтому музыка особенно остро действовала на нее. Флейта Барбары, хотя она играла хорошо, была почти что орудием пытки для Мэри. Она гадала, где сейчас Пирс и слушает ли мальчик, лежа у себя в комнате или спрятавшись где-то, эти душераздирающие звуки.
