Его голос показался мне еще более постаревшим и одряхлевшим. Но он все так же был полон недовольства из-за того, что его отрывают от работы. Я назвал себя, сообщил, где сейчас нахожусь и куда направляюсь, тепло поблагодарив его за то, что он позвонил мне, отвлекшись от рисования своей картины.
— Не за что! — сухо откликнулся он. — Я не собираюсь извиняться за свою раздражительность и неучтивость. Все это оправдано. Отец той девушки оказался большой свиньей, а у меня нет привычки прощать такие низости… К тому же вижу, каков отец, такова и дочь…
— Я работаю не на Джека Бемейера, — пояснил я старику, — а на его жену. Мне он тоже не нравится. Грубый, надменный, толстокожий тип…
Старый Лангсмен, казалось, был несколько озадачен моими словами, но затем сказал:
— А я понял из нашего разговора, что вы действуете по поручению именно этой свиньи Бемейера…
— Меня просила разыскать украденную картину его жена, Рут Бемейер. Даже намеревалась оплатить мою работу из собственных средств. Он лишь потом нехотя согласился финансировать расследование. А теперь его жена очень беспокоится за свою дочь Долорес.
— Она имеет для этого все основания, — все так же сухо проговорил Лангсмен. — Девушка, по-моему, наркоманка.
— Значит, вы видели ее недавно?
— Да, они были у меня. Она и Фред Джонсон, как он представился.
— Можно мне заскочить к вам под вечер и немного поговорить? — вежливо и осторожно спросил я.
— Да, конечно. Так будет даже лучше, потому что я предпочитаю говорить о таких вещах не по телефону.
Я искренне поблагодарил Симона Лангсмена, попрощался и повесил трубку.
Дом Симона Лангсмена располагался на краю пустыни, у подножья горы, возвышавшейся большим куполом над относительно ровной низиной. Эту гору я заметил еще с самолета, когда мы подлетали к Поусону. Она, видимо, являлась отличным ориентиром для пилотов.
Дом Лангсмена оказался широким двухэтажным строением, окруженным деревянным забором, который напоминал старинный частокол.
День уже приближался к вечеру, но воздух все еще оставался горячим и пыльным.
Выйдя неторопливо из дома, Симон Лангсмен открыл на мой звонок небольшую калитку в заборе. Его изборожденное морщинами лицо обрамлялось седой гривой густых еще волос, ниспадавших до самых плеч.
— Мистер Арчер? — спросил он меня, прежде чем впустить за ограду и в дом.
— Да! Спасибо за разрешение вас посетить, — вежливо откликнулся я, хорошо зная теперь раздражительный нрав старого художника.
