Рублев | страница 61
Даниил убедил Андрея.
И теперь ученик ждет окончательного приговора своему труду.
Даниил разглаживает рясу на коленях.
— Я не сделал бы лучше, — просто говорит он. — Хорошо, Андрей.
— Я писал так, как учил ты! — порывисто отвечает молодой чернец. — С богом в сердце!
Даниил наклоняет голову.
— И Феофан верует… Ты следил, как работает он?
— Все высмотрел! Но…
— Обожди, Андрей. Теперь ты смог бы расписывать стены один, без него?
— Смог бы! Только иначе. Феофан словно боится красок. А я их не боюсь! Краска нужна! Разве не для радости прибегаем мы к Спасителю? А Феофан не дает счастья и покоя! Так, как он, я писать не буду никогда!
Это сказано в запальчивости. Пройдет немного времени, и мужающий художник вспомнит дни, проведенные в храме Благовещения рядом с оживленным, непоседливым «гречином».
Вспомнит, задумается и поймет, что в искусстве Феофана Грека есть много необходимого для всякого мастера, и возьмет это необходимое, чтобы побить противника его же оружием.
Но сейчас он еще далек от подобных мыслей и решений.
Вдобавок он устал. Несколько месяцев непрерывной, поглощающей все силы работы дают себя знать.
И после вспышки Андрей внезапно ощущает вялость.
Его взор тускнеет.
— Никто не понимает… — произносит он еле слышно. — Митрополит славословит Феофана, иные хвалят и Феофана и нас с Прохором. Иным все равно, что написано. Люди слепы…
Даниил испытующе смотрит на товарища, кладет руку ему на плечо.
— Да, слепы. И твой подвиг в том, чтобы заставить их прозреть, Андрей. Слышишь? Прозреть! И ты будешь делать это! Будешь!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Если бы художник мог знать будущее… Дни идут за днями, все дальше отодвигая от молодого живописца написанное им, сглаживая пережитое волнение, позволяя смотреть на иконы и фрески Благовещения спокойней и беспристрастней.
В душе Андрея Рублева растет недовольство достигнутым, верный признак живого таланта, его созревания, залог близких новых свершений. Иконостас храма Благовещения неудачен. Феофан писал по-своему, Прохор по-своему, он, Андрей, по-своему. Чего же требовать от такого «содружества»? А угловатость иных фигур в русских иконах? А скованность их движений? А краски, иногда неуместно яркие и не всегда строго созвучные?
Вот Феофан Грек умеет подбирать цвета и тона. Правда, глухие. Но гармония должна быть присуща радости и свету больше, чем отчаянию и мраку! Надо ее найти. Надо ее показать! Надо!
Он все чаще произносит это слово «надо» в мыслях и в беседах с Даниилом.
