Праотцы в простенках между окнами барабана могучи и суровы.
Здесь знаменитый Мельхесидек, предупреждающе приподнявший правую руку со свитком «божьего слова».
Неприступный Ной, бережно несущий ковчег.
Авель — вразрез с канонами, представлявшими убитого Каином брата как женственного, хрупкого юношу, — нарисованный уверенным и сильным, но заранее провидящим свою несчастную судьбу.
Это люди твердой воли, способные на подвиг, хотя величие их исполнено мрачности.
Столь же характерна роспись придела.
Особое внимание следует обратить на здешнюю «Троицу». Основывая Свято-Троицкий монастырь, Сергий Радонежский чуть ли не за полстолетия до создания этой феофановской фрески мечтал о том, чтобы созерцание ликов Троицы, раздумья о ней учили братию дружбе и согласию. Взирая же на «Троицу» Феофана Грека, мыслей о дружбе и согласии не обретешь.
На этой фреске средний, могучий ангел с огромными крыльями, осеняющими трапезу, довлеет надо всем. Два других ангела покорно, почти униженно склоняются перед божеством. А Авраам и Сарра, изображенные у подножия, вообще как бы подавлены.
Не о братском слиянии говорит Феофан Грек. Не содружеству учит.
Он говорит о необходимости подчиняться провидению, учит молчаливой покорности судьбе.
О слабости человека вопиют остальные фигуры на стенах придела.
В лицах отшельников, праведников, аскетов, мучеников, столпников — безысходная тревога, мука, отчаяние, тоска, страх. Они ведут непосильную душевную борьбу.
Иные как бы окаменели, другие готовы разрыдаться. А Макарий Египетский, один из шедевров Феофана, просто страшен в исступлении, с коим отрицает все земное.
Седой, иссохший, во всем изверившийся столетний старец со слезящимися, почти ослепшими глазами в отчаянии выставил перед собой руки, отстраняя проклятый, обманувший его мир.
Конечно, нет ничего общего между божеством — властителем мира — и простыми смертными Макарием или Ананием.
Но именно это и декларировал Феофан Грек, и единство замысла при украшении купола и придела налицо.
Был ли Феофан Грек правдив в своем искусстве?
Бесспорно. В росписях церкви Спаса на Ильинской улице греческий мастер показывал бесплодность и бессмысленность восточного монашества с его бездеятельностью, созерцательностью и паразитическим «философствованием».
Конечно, Феофан преследовал иную цель: доказать суетность и преходящество реального земного мира, но, как это часто бывает с великими художниками, замахиваясь на жизнь, он сокрушал идолов.
