Андрей Рублев и Даниил Черный игумена Никона как церковного деятеля не уважали.
Но зрелище дряхлого старика, живущего в монастыре в ожидании их согласия, оставить художников равнодушными не могло.
Никон, пожалуй, хорошо использовал последний способ воздействия на мастеров, взывая к их человечности.
Тут он не просчитался. Лед был сломан.
Андрею и Даниилу могла прийти мысль, что Никон — одно, а память о Сергии, храм, все равно уже построенный, — другое. Что никто не может помешать художникам увековечить такую память о Сергии, какую берегут они сами.
Стоило лишь начать думать подобным образом, чтобы вскоре склониться к мысли о возможности поездки в Святую Троицу.
Убыстрила решение, очевидно, властная, жгучая жажда творчества, охватившая Андрея и Даниила.
Ведь столько лет оба не писали фресок! А тут — целый собор!
И собор над мощами Сергия, где можно, невзирая ни на кого, писать о том, что передумано, выстрадано, бережно выношено в душе!
Громко сказать о том, во что веришь!
И сказать там, где «заветы Сергия» забывают. Устыдить и призвать поколебавшихся. Порадовать праведных. Исполнить долг!..
Игумен Никон дождался согласия Андрея Рублева и Даниила Черного.
Он облегченно вздохнул и, конечно, возблагодарил господа.
Теперь игумен знал: Троицкий собор превзойдет красотою прочие храмы.
Никон не ошибался.
Он не подозревал только одного: что эта красота останется навеки страшнейшею уликой против церкви и ее лживости.
Человек идет по дороге своей юности. Она все та же: такая же неровная, пыльная, ныряющая то в луговые травы, то в пахучую тень боров.
Такие же маленькие елочки стоят на косогорах. Такие же жаворонки журчат в небе. Такие же лешачьи дудки мельтешат в заболоченных кустах.
Но человеку уже не пятнадцать лет. Ему уже за сорок. Он знает: эти кочки, эти жаворонки, эти лешачьи дудки — не те… Не те!
Птицы твоей юности не запоют, травы не зашелестят…
На развилке дорог стоит древний дуб. Обрубок дуба, то ли сожженный молнией, то ли сломленный бурей. Он виден издалека: черный, с расщепленной вершиной, одинокий и безрадостный.
Дорога ведет к обрубку.
Все ближе и ближе.
Человек останавливается перед мертвым деревом.
Вот оно.
Узнаешь?
Нет, человек не хочет узнавать дуб.
Не хочет!
И вдруг глаза его видят прилепившуюся к черному стволу тонкую серую веточку с двумя крохотными листочками. Узловатую дубовую веточку с нежным зеленым пламенем жизни.
Тогда он узнает и, задыхающийся, оглушенный, растерянный, стоит перед деревом, пока не окликают с удаляющихся телег:
