— У меня хоть и имеется две пары башмаков, но при нынешней слякоти не мешает обзавестись еще лишней парочкой прочной, теплой обуви.
Риндфлейш уже стоял на коленях и снимал мерку. В зубах он держал карандаш и в ответ мог только мычать.
— С другой стороны, это время года всегда несет с собою что-нибудь новое для нашего города, в смысле духовных развлечений, например, а человеку они очень даже нужны.
Риндфлейш поднял на него глаза.
— Повторите еще раз, господин учитель. Да, да, человеку очень даже нужны. Наша община принимает это во внимание.
— Так, так, — буркнул Гнус. — Но я подразумеваю посещения нашего города достойными, выдающимися личностями.
— Я тоже так полагаю, господин учитель, и наша община держится того же мнения; завтра она созывает всех братьев во Христе на молитвенное собрание, на котором выступит прославленный миссионер. Вот как обстоят дела.
Гнус понял, что подобраться к актрисе Фрелих будет очень затруднительно. Он подумал и, не найдя больше окольных путей, двинулся напролом.
— В Обществе поощрения искусств нам тоже сулят, так сказать, выступление знаменитости, некоей актрисы… Впрочем, вам это известно не хуже, чем мне, любезный.
Риндфлейш молчал, а Гнус в страстном нетерпении дожидался ответа. Он был убежден, что человек у его ног начинен всеми необходимыми ему сведениями, надо только их из него выудить. Актриса Фрелих была пропечатана в газете, о ней говорили в учительской, ее имя красовалось в окне Кельнера. Весь город знал о ней, кроме него, Гнуса. Любой горожанин лучше, чем он, разбирался в жизни и в людях. Гнус, сам того не сознавая, спокон веку пребывал в этом убеждении и теперь был уверен, что сапожник-гернгутер сообщит ему все сведения о танцовщице.
— Она будет танцевать, любезный. В Обществе поощрения искусств. Воображаю, сколько туда набежит народу.
Риндфлейш кивнул.
— Люди и сами не понимают, куда бегут, — тихо и многозначительно отвечал он.
— Она танцует босиком, любезный. Прямо скажем — редкостное искусство.
Гнус не знал, чем бы все-таки пронять сапожника.
— Вы только подумайте: босиком!
— Босиком, — отозвался Риндфлейш. — О-хо-хо! Точно жены-амалекитянки, плясавшие вокруг идола!>{6}
И подхихикнул, единственно из смирения, так как темный человек дерзнул украсить себя словами Священного писания.
Гнус досадливо ерзал на стуле, как будто слушая перевод нерадивого ученика, который вот-вот «сядет в лужу». Потом уперся кулаками в спинку стула и вскочил.
— Хватит уж вам снимать мерку, любезный, скажите мне без обиняков — вперед без стесненья, — приехала уже актриса Фрелих или не приехала? Вам это должно быть известно.
