— Мы вовсе не угрожали твоей жизни, Джим. Никто. Мы попросили тебя дать слово. Ты его дал. Джейсон объяснил, что произойдет, если ты его нарушишь, и ты дал слово. С этого момента — неужели ты не заметил, Джим? — никто не целился в тебя, никто не охранял и вообще никто не угрожал. Все это тебе только кажется.
— Однако при попытке бежать вы убили бы меня, разве нет?
— Убегая, ты нарушил бы свое слово, разве нет?
— У меня не было выбора… Разговор начал меня немного утомлять.
— У тебя был выбор.
— Ага, под пистолетом, приставленным к моей голове!
— Ну и что?
— А то, что это ненастоящий выбор.
— Самый настоящий! Пистолет сделал его очень даже настоящим. Ты выбрал — решил действовать по заложенной в мозгу программе, а сейчас казнишь себя, считая, что сделал неверный выбор. Но ты сделал его.
Спорить с женщиной бесполезно, поэтому я замолчал. Но она продолжала: — Недовольство собой, которое ты сейчас чувствуешь, и есть первый шаг к пробуждению. Ты начинаешь осознавать, что со своим образом мышления попал в ловушку. Вот что в действительности тебя беспокоит.
Она ошибалась. Я испытывал не беспокойство, а враждебность — и очень сильную.
Я дал слово, как говорила Джесси, но — под угрозой смерти. А закон не признает договоров, заключенных по принуждению. Ладно, пусть во мне говорит моя «запрограммированность на выживание», ну и что? Разве это дает им право держать меня в плену? Если только это плен. Я дал слово остаться. Можно просто уйти, но это нарушение обещания, и, согласно договоренности, Джейсон имеет право вышибить из меня мозги. Таким образом, если я буду следовать своей запрограммированности, то должен буду остаться. Если я буду держать свое слово, то тоже должен остаться.
Я запутался. И разозлился. Они поймали меня на моем собственном восхищении перед хитрой маленькой философской ловушкой, в которую я угодил. Я почти наяву ощущал, как замкнулся бесконечно повторяющийся круг, не оставляя мне лазейки. Как в случае с тем «Пауком».
Только на этот раз непристойные лимерики не помогут.
Дамский угодник в парнишке погиб —
Такой уникальный имел он изгиб.
Представит себе отнюдь не любой,
Что делал этот парнишка с собой.
И наконец мальчишка прилип.
Проще верить в Бога, чем расхлебывать свои грехи самому.
Соломон Краткий.
Они удерживали меня на полу, пока я бушевал. Я визжал, рычал, напрягал все силы, чтобы вырваться, не желая повторения. Ни за что! Я ругался до тех пор, пока язык не стал заплетаться. На груди у меня сидел слон, два медведя-гризли прижимали к полу руки. Годзилла разрывал мои ноги, как куриную дужку. Я высвободил руку, чуть не сломав ее, и врезал одному из медведей. Он пропыхтел: «У-уф!» — и повалился на спину. Обхватив слона, я пытался дотянуться до Годзиллы, когда на меня вновь обрушилась гора. Но даже тогда я продолжал сопротивляться.
