Хозяйка заперла за Клещом дверь, указала ему на лавку:
— Садись. В ногах правды нет.
Клещ уселся. Чувствовал он себя почти так же, как Агап, когда попал в его, Клещево, логово.
— Значит, опять тебе, паскуднику, Марфа занадобилась, — произнесла баба сурово. Черный монашеский плат делал ее похожей на старуху, но, когда Марфа уселась на лавку рядом с Клещом и подвинула к себе кованый светец с запаленной лучиной, стало видно, что ей еще недалеко за сорок.
— Занадобилась, — кивнул Клещ, — здравием слабею, а оно мне ныне вот как нужно.
— Полюбовницу новую сыскал? — прищурилась Марфа. — Али еще мало грехов натворил?
— Не за тем, — мотнул головой Клещ, — мне здравие для иного надобно.
— Сказывай зачем, — строго велела Марфа.
Клещ глянул в строгие серые глаза, скользнул взглядом по чуть одутловатым щекам, по сурово сжатым губам, по шрамику на подбородке и произнес:
— А не скажу — так не поможешь?
— Тогда — вот бог, а вот — порог.
— Стало быть, придется тебе поклясться, что никому не поведаешь. Хоша и не было за тобой раньше болтовни, а все-таки баба ты.
— В баню тебя водила, так там ты клятв не спрашивал…
— То-то и говорю, что баба ты. Здесь, Марфа Петровна, дело не любовное, а военное.
— Ведомо мне, что ты умыслил, старый черт. Опасную шутку шутишь, лихой, опасную.
— А чего это ты знаешь? — удивился Клещ.
— На морде твоей поганой написано. Бонапартия извести решил, верно?
— Угадала, ведьма… — Клещ только развел руками. — Али кто из моих дружков довел?
— Да ты никому из них ничего не сказывал, — скривилась Марфа. — Ну а меня-то не обманешь. Я ведунья, мне несказанные мысли знать положено. А здоровьем ты и впрямь не богат. Глянь-ка в глаза мне… Прямо гляди, не моргай!
Клещ с робостью посмотрел в зрачки Марфы и почуял, как мурашки забегали по спине. Сила древняя, языческих времен еще быть может, исходила со дна этих глаз. Такая сила, что нутро прощупывала, кости считала, кровь по капельке перебирала.
— Руку дай! — потребовала Марфа, и Клещ подчинился. Марфа, неотрывно глядя в глаза старику, сильными быстрыми пальцами ощупала кисть его руки, ладонь, запястье. Потом поднесла Клещеву ладонь к лучине, поглядела на свет, отпустила и вздохнула.
— Не могу я тебе, старый, прошлое снадобье давать, — сказала она, — не сдюжаешь ты. Господа не обманешь. Сколь даст, столько и возьмет. Опять же ты меры не знаешь. Говорила ведь тебе, чтоб чрез меры не пил? А ты пил, да не единожды. Табак нюхал? Нюхал! Да и курил, должно. Небось и до гулящих девок добирался, хрыч старый.
