Голос был приятным и мелодичным. И именно его Боулс, обладавший пронзительным северным акцентом, больше всего не любил у Ратлиджа, как и тот факт, что его отец был адвокатом, а не бедным шахтером. Обучение легко давалось Ратлиджу. Ему не пришлось упорно работать, вдалбливая каждый кусочек знаний в мозг усилием воли, и бояться экзаменов, ощущая себя посредственностью. Необходимость суровой борьбы там, где другие парили на фалдах фраков выросших в Лондоне отцов и дедов, задевала гордость. Кровь всегда давала о себе знать. Боулса это возмущало. Если бы существовала справедливость, германский штык должен был прикончить этого солдата вместе с остальными.
— Ну, вы можете это отложить. У Майклсона есть кое-что для вас, — сообщил Боулс, составляя в уме фразы, которые доносили бы только голые факты, оставляя в стороне нюансы, могущие насторожить Ратлиджа или дать ему возможность отказаться от поездки в Уорикшир. — Пройдет месяц, и ваши фотографии будут во всех чертовых газетах, помяните мое слово. — Он сел и начал вежливо описывать ситуацию.
Оставив позади пригороды Лондона, Ратлидж поехал на северо-запад. Утро было скверное, дождь стучал по ветровому стеклу, падая с серого неба грязным занавесом от горизонта к горизонту; колеса отбрасывали по обе стороны потоки воды, словно черные крылья.
Адская погода для июня.
«Мне следовало бы сесть в поезд», — думал Ратлидж, сбавив скорость. Но он знал, что все еще не сможет вынести пребывания в вагоне. Одно дело — быть закупоренным в машине, которую можно остановить в любой момент, и другое — находиться в поезде, который не можешь контролировать. Двери закрыты, в купе жарко и душно. Скученность людей вокруг вызывает чувство паники, как и голоса, звенящие в ушах, как стук колес, подобный ударам собственного сердца. Одна мысль об этом вызывала волну ужаса.
Врачи называли это клаустрофобией — естественным страхом у человека, который был заживо погребен в окопе на линии фронта и задыхался от скользкой грязи и зловонных трупов.
Слишком рано, говорила его сестра Франс. Слишком рано возвращаться к работе! Но Ратлидж знал, что если не сделает этого, то потеряет то, что осталось от его рассудка. Он нуждался в отвлечении, которое, казалось, предлагало это убийство в Уорикшире. Ему надо было сосредоточиться, чтобы восстановить давно забытый опыт и держать Хэмиша на расстоянии.
«Ты должен повернуть здесь».
Голос в его голове был четким, как стук дождя по крыше автомобиля, — глубокий голос с мягким шотландским акцентом. Теперь он уже привык его слышать. Врачи говорили ему, что это должно случиться, что ум часто принимает созданное им самим, дабы избавиться от того, с чем не может примириться. По их словам, контузия — странная вещь, имеющая собственные правила. Поняв это, можно примириться с реальностью, но, если начать сражаться, можно рассыпаться на мелкие кусочки. Тем не менее Ратлидж долгое время сражался, но врачи были правы — это едва не уничтожило его.
