Он не допускает даже мысли, чтобы женщина в семье зарабатывала. «Ведь я же мужчина, я же мужчина, я же…» — слова, как звук посуды, которую смахнули с обеденного стола.
Сегодня я завернула ее скудные, как всегда, покупки: мазур даль, два фунта муки атта, немного джеера.[20] И вдруг увидела, как она смотрит на детскую серебряную погремушку в стеклянной витрине, какими глазами — черными и затягивающими, как омуты.
Да, ведь вот чего жена Ахуджи хочет больше всего на свете. Ребенка. Конечно же, ребенок со всем ее примирит, даже с этими ритмичными телодвижениями, давящей тяжестью его тела, сопением ночи напролет, жарким животным дыханием, обдающим ее чем-то кислым. Его голосом, который, как мозолистая рука, настигает тебя в темноте.
Малыш заставит все это забыть, открывая свой крошечный ротик, сладко пахнущий молоком.
Тоска по ребенку — ее глубочайшее желание, глубже и сильнее, чем по благополучию, любви или даже смерти. Воздух в магазине от него тяжелеет, багровеет, как перед бурей. От него исходит запах грома. Горелой кожи.
О Лолита, которая пока еще не Лолита. У меня есть для тебя исцеляющее средство, что заживит твою полыхающую рану. Только как помочь, если ты еще не готова встретить шторм. Как помочь, пока ты не попросила? Но тем не менее я дам тебе куркумы.
Горсточка куркумы, завернутая в старую газету, с наложенным на нее заклинанием исцеления, незаметно скользнула в твою продуктовую сумку. Сверху веревочка, завязанная тройным бантиком в виде цветочка, а внутри — мягкая, как атлас, куркума такого же цвета, как след кровоподтека, наползающий на щеку из-под черного края твоих очков.
Иногда я думаю, есть ли вообще такое понятие, как реальность — объективная и неизменная сущность бытия. Или все, с чем мы сталкиваемся, стало таким согласно тому, что мы себе вообразили, то есть является порождением наших мыслей.
Каждый раз, когда я вспоминаю пиратов, этот вопрос начинает мучить меня.
У них были зубы как отполированный жемчуг и сабли с рукоятками из клыка вепря. Их пальцы украшали кольца с аметистами и бериллами и карбункулами, а на шее красовались сапфиры, приносящие удачу на море. Смазанная китовым жиром кожа светилась — темная, цвета красного дерева, или бледная, цвета березовой коры. Ведь они исплавали сто морей и побывали в тысячи странах.
Все это я знала из сказок, которые нам, когда мы были детьми, рассказывали на ночь.
Они нападали внезапно, грабили и жгли, а уходя, забирали детей: мальчиков — чтобы сделать из них пиратов, а девочек — шептала наша старая служанка, преувеличенно содрогаясь от ужаса, когда задувала наши ночные светильники у кроватей, — для своих извращенных удовольствий.
