В зале начались продолжительные аплодисменты. Кто-то крикнул «Ура!» Это подхватили остальные.
— В буфете водку дают!.. Потом танцы! Ура!
— Да здравствует КПСС! Ура!
— Славный труд, славный отдых!
— Пятилетку в три года!.. Свободу горянкам!
В уже сгущающихся сумерках Баппа спешно покидала Дом культуры, как на парадной лестнице словно из-под земли перед ней вырос Кныш.
— Мастаева, вы разве не останетесь на танцы?
— Мне до зари вставать.
— Ну-у, какой труд без отдыха! — Кныш приблизился, и Баппа учуяла резкий запах спиртного.
— Мне сына надо подготовить к училищу, — решительно отказалась она.
— О! Вот это архиважно, архиответственно, — постановил Кныш. — Рабочий — это свято! Рабочих надо растить! А училище — кузница пролетариата. Моему подшефному — привет. Я им займусь.
То ли на счастье, то ли на несчастье, а эта шефская работа в первый год обучения заключалась лишь в том, что Кныш в их училище прочитал три лекции, во время которых Мастаев садился на последние ряды и дремал. Однако это не означало, что Ваха и к основным занятиям относился так же. Он был круглым отличником и помимо крановщика осваивал и другие рабочие профессии: водителя, электрика и сварщика.
За год учебы в ПТУ Ваха значительно повзрослел, действительно, в отличие от средней школы, многое в труде познал и хотел этим порадовать деда. Но как он поедет в Казахстан, если из-за экзаменов и производственной практики у него теперь каникулы не три месяца, а всего один, и половина уйдет на дорогу. А почему одинокий дед, который ныне на пенсии, не может приехать к нему на Кавказ? Ведь не зря он краем уха слушал лекции Кныша. Поэтому он взял да и написал письмо, и не куда-нибудь, а лично Генеральному секретарю ЦК КПСС: «…Вся власть в нашей стране принадлежит рабочим. Мой дед, Мастаев Нажа, — бывший рабочий, ныне пенсионер. Я горд, что тоже буду рабочим, и поэтому на «отлично» учусь в ПТУ. Почему мой дед не может приехать ко мне, чтобы поделиться пролетарским опытом?»
— Сынок, ты что, с ума сошел? — плакала Баппа, даже не зная содержания письма. — Твой отец из-за такой же бумажки пропал.
— Нана, не волнуйся, я пишу правду. К тому же я рабочий, которому, как говорит мой агитатор, нечего терять кроме своих цепей… Я верю в справедливость, тем более в нашей стране.
— Какой ты наивный! Как ты будешь жить? — пуще прежнего тревожится мать.
А письмо ушло, и Ваха о нем забыл. Во время каникул он стал подрабатывать на стройке, а по вечерам — любимый футбол — что еще надо молодому парню? Зато мать со страхом ждала, днем и ночью ждала, и когда в дверь постучали, она чуть было с табуретки не упала — в дверях участковый, за его спиной комендант, да совсем не злая, а, наоборот, приветливая. И тут же появился агитатор-пропагандист. Вошел. Аккуратно прикрыл дверь, с осторожностью достал из папки лист — это почерк Вахи, а на нем столько же резолюций, написанных разноцветными чернилами, сколько и разноцветных печатей.
