И лишь когда ошейник блеснул на её шее, лишь когда мимо него рванул светлый тонкий луч, от которого мне не уйти, потому как неповоротлив, умирая... Плечо ожгло, вонь палёной кожи... Мой крик...
... Всем телом ударился во что-то лёгкое, что проломилось под моим безвольно падающим телом. На что-то напоролся боком, но это уже так, мелочь... Сознание мутилось, распухшее горло не давало дышать. Рухнул — на что-то мягкое, во всяком случае — мягче тех каменных плит. Я не хотел, не хотел, но тело билось в приступе странного припадка... Где-то стороной промелькнула мысль — агония умирающего тела...
Сквозь глухоту прорвался знакомый голос — далеко-далеко:
— Мангуст! Сюда!
— Какая вонь! У него кровь?!
— Сделала открытие!
Кто-то подсовывает под моё тело руки и, повторяя: «Звёзды! Сколько крови! Кто его так?! Звёзды!», легко поднимает меня и быстро куда-то несёт.
— Что с ним? — врывается в моё умирающее пространство повелительный голос.
— Не знаю! — срывается в крик тот, кто несёт меня. — Но он умирает!
— Заноси сюда! Клади его на стол! — командует повелительный голос. — Андрей, ты слышишь меня? Можешь открыть глаза? Быстро!
«Чего ты орёшь? — хочется сказать мне повелительному голосу. — Нельзя!.. Мне нельзя открывать глаза! Они убивают!»
— Он думает, что ему нельзя открывать глаза, потому что они убивают! Что с ним, Мангуст? Он сошёл с ума?
— Андрей! Смотри на меня! Меня твои глаза не убьют!
Ну что вы все орёте... Только чтобы повелительный голос заткнулся, я с трудом открываю залепленные ядом веки. Меня уже уносит в тёмные волны небытия, чему я очень благодарен: тупеет, утихает боль. Сквозь плывущие слои больного пространства я всё-таки вижу склонившегося надо мной человека, он пристально вглядывается в меня... Мгновения утекают в бесконечность... Человек резко разгибается и начинает страшно рычать на непонятном мне языке — ругается? — а потом, спохватившись, кричит:
— Дан! Дан! Противоядие! Андрей, продолжай смотреть мне в глаза! Остальным — не смотреть! Это убивает! Да-ан!
— Я принесу аптечку из твоей каюты, — говорит деловитый женский голос. Но не выдерживает и почти со слезами спрашивает: — Мангуст, он не умрёт?
— Я здесь, мой господин. О-ох!..
— Вот именно, Дан. Быстро — кто-нибудь! Начните снимать с него эту чёрную дрянь! Дезинфицируйте его раны! Только сами не дотрагивайтесь...
Я видел шевелящийся рот человека, склонившегося надо мной, слышал его голос — уже не повелительный, а тревожный, но слышал так, как будто он стоял в конце длинного коридора: некоторые слова расслышать можно, а в основном речь напоминает бубнение диктора с какого-нибудь триди при почти отключенном звуке. Но в глаза заглянуть не получалось. Он слишком далеко находился от меня. Чтобы заглянуть в его глаза, надо посмотреть наверх, полностью открыть глаза, а этого я как раз уже не мог. Мои глаза, словно покрытые глиняной коркой, закрывались — и нет на свете таких сил, которые помогли бы мне их держать открытыми.
