— Он что же, забрал у тебя свой кулон? — спросил Вуд.
— Нет, не забрал.
— Так значит, ты всё ещё замужняя, — урезонивал её Вуд.
— Все равно, если и замужняя, всё равно избитая и горемычная.
— Тебе что, действительно было так больно, когда Алан шлёпал тебя? — спросил Вуд.
— Не знаю, дедулечка, не знаю, не чувствовала я никакой боли, но обида горькая сильнее любой боли была.
— Успокойся, Анасточка, видно, Алан тебя любя отшлёпал, чтобы ты не совершала поступков, от которых над тобой люди смеяться будут. Значит, он уберегал тебя от будущих насмешек.
— Любя? Разве, когда любят, так шлёпают?
— Ну, конечно, это не метод, но, возможно, Алан в тот момент ничего лучшего придумать не смог. А ты знаешь Анасточка, — продолжал Вуд, развязывая узелки и снимая с её груди комочки из сена, — не надо тебе так стараться быть взрослой. Ты и без всяких стараний взрослой станешь. А сейчас тебе о другом нужно думать, девочка моя.
— О чём, дедулечка, о чём?
— Ты приляг, Анасточка, на колени ко мне, а я песню твою любимую спою, ту, которая без слов.
Анаста положила голову на колени Вуда, всхлипнула ещё раз-другой и при первых звуках знакомой мелодии уснула.
На следующий день Анаста прибежала к Вуду радостная и возбуждённая. Ещё на бегу она сообщила Вуду:
— Он приходил к моему домику, приходил. Я сначала хотела спрятаться, когда увидела его в окошко, потом сидела тихо-тихо, чтобы он подумал, будто в домике никого нет. Алан подошёл к домику и присел рядом со входом. Он присел, дедулечка Вуд, и говорит: «Я знаю, ты дома, Анаста, ты очень умная и сообразительная девочка, я дождусь, когда ты станешь красивой девушкой, поверь мне, я дождусь, но ты больше не торопи своё время». А я сидела, молчала и совсем уже не злилась на него. Мне хотелось выбежать, обнять его и даже поцеловать, по-взрослому, в щёчку, но я этого не сделала. Я сидела тихо-тихо, чтобы не торопить своё время.
Алан молча посидел ещё немного у входа в мой домик, потом встал и ушёл. А я к тебе побежала, дедулечка Вуд, чтобы рассказать об этом. И ещё, дедулечка, знаешь, Алан, пока сидел там у меня, на стене моего домика три цветочка нарисовал — один побольше, другой поменьше и третий совсем-совсем маленький. Я их увидела, когда выбежала, они красивые очень.
Вуд обнял Анасту и спросил:
— Так ты, значит, уже не горемычная и горя горького нет у тебя?
— Теперь я радостная, и мне хочется сделать что-то такое необычное, красивое, чтобы все на это смотрели, радовались и говорили: «Очень красиво, здорово, хорошо», и чтобы Алан это слышал и гордился мной.
