Дождевые капли играли огоньками на забрызганном стекле в свете фонаря. Тоня старалась подцепить ногтями раму, чтобы отворить окно. И обрадовалась, увидев Лину.
Быстро перемахнув через низкий подоконник, когда Лина ей отворила, она обернулась, помахала рукой и затворила окно.
Приятельски улыбнулась Лине и двумя пальцами взялась расстегивать мокрый, облипший плащ.
...Наутро, когда все вернулись с завтрака, снова пошел дождь, и опять всем некуда было идти и нечего делать до обеда.
- Странно, - вскользь уронила Тоня, - почему это шпингалет оказался задвинут? Ведь я, кажется, просила?
- На то и задвижки поставлены, чтоб их люди задвигали, не надо было бы запирать - тут бы и задвижки не было.
- Ах, до чего же это интересно ты рассудила!.. Мужа своего тоже на ночь запирать надо? А?
- А скажешь, нет?
- Вроде как петуха, значит?
- Тебя бы муж запирал получше, тебе бы тут не кукарекал ось. По вечерам-то!
- Так-так-так!.. Как это поучительно слушать. Значит, запирать? А вдруг позабудешь, тут он у тебя и выскочит?
- У меня нет, не выскочишь! - усмехнулась Сафарова.
- Такая у вас взаимная любовь? Ай, завидно!
Сафарова с глубоким презрением скривила губы, Лине показалось даже, что она сейчас сплюнет.
- У меня, милуша, семья, а не любовь какая-нибудь. Семья, поняла? Любовь!.. "В нашем саде, где вся трава примятая"? Нет, мил-моя, у меня дети растут, муж. Дом.
- Мебель с телевизором...
- С телевизором. Да.
- Одного не поняла, отчего же при такой очаровательной жизни для него, однако, задвижка требуется?
- Отчего-отчего!.. Вопрос-то глупый. Мужи-ик!.. Ну?..
Сафарова даже не договорила, видно, ей скучно было такие общепонятные вещи еще и объяснять.
- Значит, он шустрый у тебя?
- Да не то чтоб уж очень. А бывало всякого... - Она вдруг приятно задумалась, даже лицо помягчело, и с видимым удовольствием начала погружаться в какое-то воспоминание, как в теплую воду.
Видно, самое лучшее удовольствие для нее было, лучше всяких споров: найти, с кем можно поделиться, снова пережить то, чем она гордилась.
- Я так скажу, чересчур наша сестра дура, плакаться любит. Чуть что: ох, разлюбил, ах, он меня бросил, ах, он такой! И сами виноваты - характера нет. На слезы-то ничего не подадут.
Старушка с бледными губами, четвертая в комнате, - почему-то все вечно забывали, как ее зовут, забывали даже, что она и не старушка вовсе, а просто у нее была какая-то операция, - неожиданно поддакнула:
- Нет, нет, не подадут!.. - и смущенно замолчала.
