Затем Грязнов засвистел: «Ах эти черные глаза…» — и полез в чудом уцелевший нагрудный карман убитого, насквозь пропитавшийся кровью, достал небольшую книжечку:
— А кроме того, найдено офицерское удостоверение личности…
В лесопарке Лосиный остров, казалось, было гораздо холоднее, чем в самой Москве. Холод забирался за шиворот, леденил спину и грудь.
На месте взрыва мне было почему-то не по себе, но это чувство неуютности я относил за счет холода. Обернувшись, я поискал глазами Левина. Мой стажер зевал. Не выспался, бедняга, перед своим первым дежурством или от холода? Но во всяком случае, не от страха. После того как он успешно освободил желудок в квартире Сельдина, на его лице сейчас я не замечал даже проблеска страха или отвращения. Развороченный живот обладателя офицерского удостоверения, казалось, ничуть не смутил моего стажера. Быстро привык, однако.
— Твое мнение, Левин, по поводу взрыва? — Подойдя к нему, я легонько толкнул его локтем в бок, так что Левин негромко ойкнул.
— Возможно, здесь хищение и сбыт боеприпасов, — неуверенно ответил он.
— Ежели потерпевший — военнослужащий, то это дело подследственно военной прокуратуре, — зло сказал я и поднял неплохо сохранившееся офицерское удостоверение на имя Самохина Александра Александровича, старшего лейтенанта воинской части номер 18034. Мне подумалось, что удостоверение фальшивое, и я его бросил на разостланный полиэтилен, рядом с портмоне.
Грязнов закончил осмотр одежды, карманов убитого и предложил допросить свидетелей. Впрочем, насчет свидетелей — это уж слишком сильно сказано, если речь идет об одной свидетельнице, Александре Егоровне Звеньевой. Это была обыкновенная русская женщина в сером «лагерном» бушлате, сидевшая от нас метрах в пятидесяти на поваленном дереве вместе с замерзшим сержантом милиции, который хлопал себя перчатками по коленкам.
А мне было холодно и смертельно хотелось спать. Я чувствовал, что голова у меня, как новогодняя игрушка, завернута в вату. Я посмотрел на добродушное лицо тети Шуры, как она попросила себя называть, увидел ее красные щеки в ниточках лопнувших сосудиков, и мне стало жаль ее, так же, впрочем, как и себя. Она растирала обветренные руки, пытаясь согреть их.
— Так вот, товарищ милиционер, — обратилась она к Грязнову, но почему-то потом стала смотреть на меня, — когда толпа, значит, в электричку села… Выходят-то мало, все до Москвы едут, — пояснила она. — Я гляжу, значит, этот выходит… — Тетя Шура показала в сторону лесочка. — Оббил подошвы оземь, как чечеточку сделал, значит, ну и все. На ту сторону перешел он, и все. Я больше его не видела. А только прошла электричка, я слышу: ба-бах! Я так и присела… А потом милицию вызвала. Говорю: тут у нас путя подорвали, приезжайте скорее! Это я нарочно, чтобы они скорее приехали, — пояснила маленькая востроносенькая кассирша.
