— Они пишут теперь не только для взрослых, — продолжал лысый, — они замахнулись и на детей.
— А куда смотрят правозащитники? — сталь звенела в голосе вопрошавшего, она молотком била по ушам подчинённых, а лысый и курчавый, казалось, снова съёжились.
— Мы кричим на всех углах, во всех многочисленных подконтрольных нам изданиях, что дети — наша надежда, наше будущее. Свобода попирается, молодёжь упорно сбивают с нужного нам пути. Пусть сначала вырастут, а потом будут решать, нужна ли им религия, или ну её к лешему! Но, увы, видимо, действовать надо более жёстко, я бы сказал, жестоко.
Элитный костюм треснул под напором мощных мышц, одновременно напрягшихся от едва сдерживаемой ярости. Казалось, ещё секунда — и из глаз шефа начнут сыпаться искры.
А отец Спиридон подъезжал к офису, расположенному на шестом этаже. Направлялся он как раз к шестьдесят шестому офису, в котором шло секретное совещание.
— Они теперь могут свободно проповедовать, все наши усилия идут прахом, а планы рушатся, — с горечью констатировал усохший от начальственного недовольства лысый, — и, что самое ужасное, не только на своей, но и на нашей территории: на телевидении, даже на концертах любимых всеми нами эстрадных исполнителей — везде! Они лезут в школы и институты, а стимулируемые нами проповедники альтернативных верований во многие места даже не допускаются, несмотря на готовность к ощутимой спонсорской помощи. С этим пора кончать. Они ещё узнают, что с нами шутки плохи. Тысячелетний опыт есть тысячелетний опыт.
В помещении явственно ощущался запах гари…
Отец настоятель остановился немного отдохнуть от утомительного похода по бесконечно длинному коридору — у него было больное сердце…
А дома матушка Елена вытащила из духовки первую партию постных пирожков, которые так любили и сам отец Спиридон, и, конечно же, их детки: Сергий, Вера, Надежда и усыновлённая Любушка…
— Другие потери? — процедил старший сквозь зубы, теперь почему-то напоминавшие не голливудскую улыбку, а звериные клыки. Казалось, с них скоро начнёт стекать слюна, обильно сдобренная кровью.
— Недавно чуть не позволили школам ввести курс, который нанесёт ощутимый урон всем нашим усилиям, тогда как другие — важные и полезные! — дисциплины вызывают у общественности бурный протест. И всё это происходит не только на местах…
Внешность того, кто вёл это собрание, начала незаметно меняться: она, не способная удержаться в заданных рамках и границах, словно текла и плыла. И страшно было представить, во что превратится в конце концов тот, чьи когти уже загибались внутрь, чья белоснежная кожа стремительно грубела и серела, чей костюм неминуемо расползался на фигуре, стремительно терявшей человеческие очертания. Однако сотрудников эти метаморфозы нисколько не смущали. Нечто подобное происходило и с ними самими.
