— Слушай, прапор, только не кури, я тебя умиляю! Захочешь подымить — стукни в кабину. Мы остановимся. Выйдешь и покуришь. Лады?
— Хорошо, — довольно глупо заулыбался Акопов. — Только я не курю, товарищ капитан.
Летуны заржали… Акопов и вправду не курил, а вот от кофе придется отвыкать. На чай переходить. Но чего не вытерпишь ради дела. Даже издевательства этого пацана с капитанскими звездочками. Форма на Акопове была ношеной, обмятой, на размер больше. Выглядел он, конечно, чучелом гороховым. Потому и хохмили летчики. Да на здоровье! Вот прилетят в Ташкент — и исчезнет складская крыса, прапорщик-связист с латунными «мандавошками» в черных петлицах.
В самолете он ощутимо продрог, а когда вышел на горячий бетон военного аэродрома — пот прошиб. Такая жизнь: то в жар бросает, то в холод.
С аэродрома в город шла машина с армейским снабженцем. Акопов немного поунижался, и сжалился над ним майор, разрешил «коллеге» пристроиться на заднем сидении среди картонок и узлов. Опять, значит, повезли Акопова малоценным грузом. И выбросили у первой станции метро.
Вечерело. Спадала жара. Окна в вагонах были открыты, приятный сквознячок сушил кожу. Поневоле припомнилась мокрая и холодная Москва, по которой в конце апреля нельзя было гулять без свитера и плаща.
Но в Ташкенте в конце апреля было замечательно. На центральных улицах вовсю торговали мороженым и газводой, в скверах серебрились струи фонтанчиков, сверкали на розовых бутонах капли влаги, отражая огни первых фонарей. В шумной южной толпе темнолицый и чернобровый прапорщик в мешковатой форме выглядел земляком.
Поздним вечером он оказался на набережной древнего арыка Калькауз, в старом районе, полном зелени. В мешанине одноэтажных домов сориентировался по темной громаде ансамбля Хазрети Имама. На улице Хамзы уверенно подошел к железным воротам в высоком глинобитном заборе — дувале, нажал звонок.
— Кто там? — спросил через минуту по-узбекски старческий голос.
— Это я, дядя Рахматжан, ваш племянник Сабир, — ответил Акопов. — Извините, что задержался — поезд опоздал.
В воротах открылась калитка, и вскоре Акопов уже разувался на пороге просторного дома, окруженного шпалерами винограда и розовыми кустами.
— Проходи, проходи, Сабиржан! — старик в бекасамовом халате и пестрых штанах легонько подтолкнул его между лопаток. — А я уж заждался, признаться… Телеграмму еще вчера получил. Как мама, как сестры?
Так он болтал, пока не закрыл дверь. И сразу же преобразился — собранный и серьезный человек стоял перед прапорщиком.
