- Нет, Алеша, я не стану есть. Отнеси ему мою долю, вот с этим кусочком хлеба.
Вспыхивает спор, уже возникавший много раз, особенно ожесточенный оттого, что им обоим до смерти хочется доесть суп.
- Он не пришел! - умоляя и убеждая, стискивает на груди руки Кастровский. - Значит, он не желает! Я не понимаю вашей слабости к этому выжившему из ума старику с бильярдным шаром вместо головы. Он же глуп и бездарен! У меня нет жалости к бездарностям! Разве это актер? Вы-то его не видели никогда на сцене, а я видел! Во всех ролях он подвывал, как осенний ветер в печной трубе, и только. Он славился одним: у него были стройные ляжки в лосинах, и этими ляжками он кружил головы купчих.
- Он так беспомощен и стар. Суп остывает, Алеша...
Кастровский минуту молчит. С лицом замкнутым и ожесточенным, стараясь не смотреть на кастрюльку, держа ее в вытянутых руках, как можно дальше от себя, он молча строптиво толкает ногой дверь и выходит в коридор.
Через две минуты он возвращается, успокоенный и притихший, и ставит кастрюльку на прежнее место.
- Он не будет есть. Он не хочет... Что вы так смотрите на меня?
- Это странно, - говорит Елена Федоровна, пожимая плечами, но больше не спорит и молча дожидается, пока Кастровский разольет суп по мисочкам. В молчании они доедают остатки хлеба и супа. Вдруг она слышит, как капля звонко ударяется в металлический край миски, к замечает на щеке Кастровского новую, готовую упасть слезу. Он быстро стирает ее пальцем, зачерпывает ложку и громко глотает.
- Черствеет сердце!.. - горестно отвечает он на ее вопросительный взгляд. - Спасибо, что вы заставили меня пойти. Да, он все-таки был несчастный, жалкий человек...
- Что вы говорите, Алеша?.. Разве он умер?
- Как-то вовсе незаметно, тихо... еще сегодня утром он все говорил, говорил... Какой-то "червь сомнения в груди"... И вот он умер. Ты прожил длинную и в общем бесполезную жизнь, бедный товарищ!..
- Алеша, только без монологов!
- Ах, сокровище мое!.. Ведь больше некому! Да, он был довольно плохой актер. И глупый и хвастливый. А все-таки уже пятьдесят лет тому назад он каждый вечер во весь голос декламировал со сцены то, что велели ему сказать Островский, Гоголь, Шиллер, Шекспир... Я слышал, как он декламировал: "На мне, сеньор, лакейская ливрея! У вас, сеньор, лакейская душа!.." Сейчас это, может быть, смешно, а тогда публика на галерке и студенты отбивали себе ладоши и орали "браво", а театральный пристав вскакивал с места и грозился прекратить спектакль... Да... потом все это было сметено, и пристав, и лакейские ливреи, и сеньоры... но кто знает, может быть, и его тут меда капля есть?.. Ну, самая крошечная такая капелька. Малюсенькая, а?
