— Но я готов загладить...
— Загладить, несчастный! Не хватало только, чтобы ты не думал жениться! Но прежде я подам на тебя жалобу в полицию. Я требую, чтоб тебя посадили в тюрьму. Нельзя безнаказанно похищать у людей добрую славу. А я-то при встречах разговаривал с тобой, как с другом, ведь я знаю всю твою семью. Мог ли я думать, что ты преступник!
— Я был неправ, простите меня.
— Простить! Когда оскорбление уже нанесено!
— Это я виновата, — кричит Кармела. — Я люблю его. Это я велела ему прийти сюда.
— Замолчи! Тебя не спрашивают!
— Не буду молчать! Это меня касается.
— Замолчи, говорят тебе!
— Я не позволю затыкать себе рот!
Но Дженаро встает на сторону отца:
— Не вмешивайся, Кармела. Мы должны поговорить, как мужчина с мужчиной.
Кармела тотчас умолкает.
Дон Доменико снова начинает угрожать:
— Я подам жалобу в полицию.
На этот раз терпение комиссара истощается:
— Полиция — это мы. Станем мы заниматься любовными похождениями вашей дочери, у нас и без того хватит дела.
Но «доктора» не так-то легко заставить замолчать. Если уж он уверен в своей правоте, то не даст запугать себя.
— Всякий гражданин имеет право на то, чтобы его охраняла полиция. Этот тип проник ко мне ночью...
Его указательный палец направлен на Дженаро, тот покорно извиняется:
— Вы правы, дон Доменико. Я вас уважаю, я всегда вас уважал, вас и вашу семью. Если вы хотите побить меня — бейте, это будет справедливо.
— Конечно, это было бы справедливо. И без тебя знаю. Не думай, что делаешь мне одолжение.
— Я никогда не позволил бы себе...
— Я говорю это потому, что мне не понравился твой тон.
Перепалка затянулась бы, вероятно, надолго, но ее прерывает полицейский радиотехник:
— Да замолчите вы, черт побери! Ничего не слышно. Париж требует наладить связь с кораблем.
3 часа 40 минут (по Гринвичу) в Титюи
— Этот проклятый корабль больше не отвечает, — повторяет Лаланд.
Итальянский радиотехник передает:
— Париж просит, — продолжайте добиваться ответа.
— Я уже давно пытаюсь его добиться.
— Не падайте духом.
— Ладно.
Еще один разговаривает тоном начальника. Можно подумать, что этот радиотехник один отвечает за спасение «Марии Соренсен». Лаланду очень хочется послать его ко всем чертям. Но он сдерживается. Отныне он будет смотреть на жизнь совершенно по-другому; он должен помнить, что отсутствие врожденных способностей ему придется заменить соответствующими качествами характера. Лаланд обещает себе стать спокойным и уравновешенным. Это ему, наверно, легко удастся. До сих пор он очень высоко ценил себя и все свои неудачи воспринимал как несправедливость. Теперь же, когда Лаланд вполне трезво оценил себя по достоинству, у него будет меньше оснований считать себя непонятым. Время от времени у Лаланда бывают такие крутые повороты: он вдруг видит себя другим человеком и открывает в себе качества и недостатки, о которых раньше и не подозревал. Тогда он намечает твердую жизненную программу, которая наиболее отвечает новому, созданному им образу. Лаланд тщательно придерживается этой программы в течение нескольких дней, пока не начинает сомневаться в своем последнем определении. Его истинная сущность берет верх. Разочарованный, он предается меланхолии, пессимизму, изводит своих подчиненных, мучается сам, пережевывая в течение дня свои несчастья, которые в большинстве случаев оказываются вымышленными. Но наступает момент, когда ему вдруг начинает казаться, что он нашел причину своих неудач. Новое, неожиданное и блестящее открытие, и, полный энтузиазма, он устремляется навстречу новым надеждам и новым неизбежным разочарованиям.
