— А ты, сучий потрох, тоже демократ, что ли? — пьяно орет мой однокашник и вскакивает на ноги.
Невзрачненькая жена испуганно кричит: — Да вы что! Ребята! Перестаньте! — и вклинивается между нами, сжимающими кулаки.
Я страшно хочу подраться, хочу, чтобы тяжеловесный Баранов избил меня, как однажды случилось в восьмом, кажется, классе, но жена оттаскивает его к окну, а мне кричит: — Уходите! Я вас прошу!
— Ухожу, ухожу. Слышишь, коммуняка, встретимся на твоих похоронах. Поговорим.
— На твоих, демократ долбаный! — орет он. И орет вслед: — Поцелуй своего Ельцина в жопу!
И сразу темнота какая-то.
* * *
Подлинная темнота ночи с беззвездным, безлунным небом. Сколько времени, неизвестно, часов у меня нет, но ясно, что уже поздно идти еще куда-либо, например к редактору Перевалову или, предположим, позвонить Радунской. Следовательно, остается моя квартира, моя камера-одиночка, и надо перемещаться пешком из одного микрорайона в другой по ночному Тойохаро. «А там, — думаю, — еще темней, там вообще мрак», — имея в виду могилу, куда опустили Яхнина.
Бреду, и уже на подходе к дому, в переулке (так помнится) приближаются три или четыре темные фигуры и, помнится, чей-то голос говорит что-то вроде: — Ну, привет, дядя. Тебя-то нам и надо.
А дальше уже беспамятство.
* * *
Дальше — серенькое утро и какой-то сумрачный длинный коридор, пропахший лекарствами.
— Отделали вас славно, — хмуро говорит белый халат, сидя на кровати рядом со мной, а еще два белых халата стоят поодаль. — Как себя чувствуете?
— Пить хочу, — разлепляю губы.
— Пить или выпить? — уточняет он с беглой усмешкой. — Да лежите, лежите! Маша, дайте ему воды.
Жадно пью теплую водицу и всматриваюсь в их лица. Он — пожилой, в больших роговых очках, а они молодые — похожие на двойняшек, медсестры, наверно. Глядят жалобно и сочувственно.
— Помните что-нибудь? — спрашивает мой спаситель. (Спаситель?) Я разлепляю губы и выдавливаю из себя: «Очень смутно».
— Ясное дело. А фамилию-то свою помните? Где живете, работаете, помните?
Это я помню.
* * *
… и еще я помню поминки по Яхнину и помню бешеную ссору в доме Баранова, и темный безлюдный переулок.
— Запишите, Маша, эти данные. Журналист, значит. Пьяны вы были, однако, изрядно.
— Я… я возвращался домой с поминок.
— Они на вас газом, наверно, прыснули. А потом изрядно потоптали. Недельки две придется полежать. Куда о вас сообщить? Домой?
— Нет… домой бесполезно. Там никого нет. На службу сообщите.
— Ну, хорошо. Ближе к вечеру мы переведем вас в палату, как только место освободится. Пока полежите в коридорчике.
