Я достал из колодца ведро воды, поставил его на край сруба и, воспользовавшись тем, что меня никто не видит, начал пить воду, как заправский конь, прямо из ведра. Вода была такой ледяной, что свело зубы. Приятный холодок пробежал по горлу и остановился где-то в желудке.
Я не жадина и потому, возвращаясь к дому, налил воды в собачью миску. Азор вылакал её до дна и в знак признательности лизнул мне руку.
А я поплёлся к себе, завидуя в душе Азору, потому что ему не надо писать рассказ для «Пломычека». Медленно поднимался я по лестнице с полным ведром воды в руках; на последней ступеньке остановился, страшно удивлённый: из комнаты доносилось негромкое, но отчётливое постукивание пишущей машинки.
Поставив ведро, я тщательно ощупал свои руки, ноги и голову, чтобы удостовериться, действительно ли я стою вот тут, на лестнице, или, может быть, я остался в комнате, пишу, а это только мои мысли отправились напиться воды и поболтать с Азором. Нет, нет! Ничего подобного! Я в самом деле стоял на лестнице, а там, в комнате, кто-то строчил на моей пишущей машинке. Но кто? Может быть, разбойники или пираты? Хотят украсть машинку и вот пробуют, хорошо ли она работает!
Как назло, мой лук со стрелами и нож, специально наточенный и приготовленный для борьбы с пиратами, — всё оружие отпускника осталось там, в комнате. Я собрал всё своё мужество, раскрыл перочинный нож и начал подкрадываться к двери. Разбойники стучали клавишами пишущей машинки всё настойчивее.
Слегка приоткрыв дверь, я заглянул в комнату левым глазом.
Если бы у меня были задние лапы, то наверняка я присел бы на них от удивления: на столе, поблёскивая никелированными рычажками, стояла пишущая машинка, а возле неё сидела старая Сорока и самозабвенно била клювом по клавишам — все время по разным. Даже перья на облысевшей голове у неё встали дыбом.
Я сунул голову в дверь, чтобы рассмотреть всё получше, но в этот момент скрипнула дверная петля. Сорока взмахнула чёрно-белыми крыльями и была такова. Она выпорхнула через окно. Тогда я подошёл к окну и заглянул в него: Сорока сидела на заборе и, покачивая для поддержании равновесия хвостом, смотрела на меня круглым, как бусинка, внимательным глазом.
Мне стало смешно и стыдно за свой страх. Я рассмеялся. А Сорока, видно, подумала, что это я над ней смеюсь. Обиженная, она неторопливо взлетела с забора и исчезла за деревьями.
— Что же ты здесь, глупая Сорока, понаписала? — негромко спросил я самого себя.
