— Есть немного, — признается Иван и в самом деле чувствует, как от спины столбом идет пар.
— Баньку, что ли, истопить?
— А можно?
Сухотиха кивает, улыбается алыми губами. А глаза-то, глаза! Ах, что за бездна, в этих глазах! Тонет Иван в глазах, тонет безнадежно.
— Баньку истоплю, — говорит Сухотиха. — Только сперва гостей провожу. Засиделись гости. А вы, Ванюша, домой не торопитесь. Как уйдут все, ступайте на двор.
— По-онял…
Тут что-то случилось, и номера воссоеденились. Но Сухотиха осталась той же обворожительной пышной красавицей, и Босоногову невдомек, отчего это остальные так хмурятся, отчего наперегонки спешат покинуть дом. Вышел во двор, а голова кругом, и звезды в небе как большая воронка. Пьян Босоногов, совершенно пьян, хоть и не пил ничего крепче чаю. Однако помнит слова: как уйдут, ступай на двор. Вздрагивает Босоногов всем телом, потому как в словах чудится ему обещание.
Как и было уговорено, Иван отделился от группы — никто даже не заметил. Дал крюка и через кусты, колючки, бурьян, доски какие-то, трижды споткнувшись, все же очутился на ведьмином дворе. Стал, озираясь. Ага, вот и банька! И огонек теплится в окошке, и дверца приоткрыта, словно приглашает войти. Ну, стажер, соберись с духом, и вперед!
Пригнув голову, вошел Босоногов в дверь, и в грудь ударил теплый квасной дух, и тут же дверь позади хлопнула, и рука легла ему на плечо.
— Пришел, Ванюша!
Босоногов проглотил ком в горле: вдруг сделалось не по себе. Голос за спиной:
— Ну, скидывай одежу. Дай-ка помогу!
Тонкие прохладные пальцы проникли под воротник, отлетела одна пуговица, другая, и куртка слезла как чешуя, а за курткой — рубашка, а затем ремень звякнул бляхой, и джинсы предательски поползли вниз. Тут уж Босоногов опомнился и уцепился за джинсы, как за последнюю свою надежду, не дал им упасть. Смех:
— Ой, Ва-а-ня, а сперва такой был хра-абрый! Что же, так и будешь в штанах париться?
— Да я что, я ничего! — сказал Босоногов, чертыхаясь про себя. Нагнулся, снял кроссовок, затем другой, и уж после джинсы аккуратно повесил на гвоздик. Только тогда осмелился он обернуться.
Сухотиха стояла перед ним нагая. Спросила:
— Хороша ли я?
Да уж, Сухотиха была хороша! Неописуемо хороша! Атласная кожа, гордая шея, волна волос, как ночь, ямочки на щеках, высокие груди, и на левой — родимое пятнышко в виде звезды. И ниже, ниже — соблазн крутых бедер, и черный треугольник между ними, и длинные, блестящие в свете керосиновой лампы голени. У Босоногова аж челюсти свело при виде всего этого великолепия.
