Вечером, однако, когда началась поминальная служба, было иначе. Никакого света в окнах. Сумрачное помещение. Неподвижный воздух. Несколько сотен солдат сидели плечом к плечу, и, слушая речи в память об умершем, иные плакали.
— Он всегда был радостный. У него было большое сердце, больше солнца, — сказал один солдат, и, если эти слова девятнадцатилетнего парня, который всего десять недель назад оглашал бодрыми возгласами заснеженный Канзас, кому-то могут показаться недостаточно печальными, то вот слова другого:
— Он всегда был готов прийти мне на помощь. Жаль, что я не смог прийти на помощь ему. Очень жаль.
Козларич все это время сидел тихо, ждал своей очереди и, когда она настала, вышел к кафедре и молча оглядел своих солдат, которые все смотрели на него. В эту минуту он хотел сказать им что-то такое, что подняло бы их выше горя, вызванного смертью Каджимата. Он несколько дней думал, что сказать, но легко было в Канзасе, сытно поужинав ветчиной и печеными яблоками, с отвлеченным интересом рассуждать, как его изменит первая гибель солдата, — и совсем иное дело сейчас, когда это произошло в действительности. Целки были сломаны. И у них, и у него.
Он решил назвать случившееся тем, чем искренне его считал, — не только утратой, но и призывом к единству, точкой отсчета для всего предстоящего.
— Сегодня, — сказал он, — мы отдаем дань первому павшему солдату оперативной группы «Рейнджер», скорбим об утрате, которая на свой особый лад сплотила нас как воинскую часть в одно целое.
Вот чем он объявил потерю солдата — событием, сплачивающим 2-16 в одно целое, — и эти слова, казалось, повисли на секунду в воздухе, прежде чем опуститься на притихших парней. Среди них был Диас, и, сидя там с осколками в ноге, думал ли он так же, как Козларич? Думал ли так же Керби, сержант с рыскающими глазами? Думали ли так же другие двое из экипажа «хамви», которые были сейчас на пути в Штаты, потому что их ранило так серьезно, что воевать уже не придется?
Думали ли так же все остальные?
Не вопрос. Конечно, думали.
Ведь так сказал их командир, и так их командир искренне считал. Два месяца солдатам казалось, что они на войне, и вот теперь они действительно были на ней, Каджимат это доказывал, Каджимат служил этому подтверждением, и, как только служба кончилась, Козларич поспешил к себе в кабинет посмотреть, что на очереди.
Он включил компьютер. Его ждало свежее электронное письмо из армейского штаба, извещавшее его, что в целях более полного проведения в жизнь стратегии «большой волны» срок пребывания 2-16 в Ираке увеличивается с двенадцати до пятнадцати месяцев.
