А потом мне уже было не до этого — я пытался навести порядок хотя бы у себя в голове. Мимо меня прошла весна. Я писал, с утра до ночи, в течение многих недель, и накропал больше пятисот страниц, которые сейчас лежали на письменном столе в библиотеке.
— Новая книга? — спросила она, взглянув на кипу бумаг.
— Не знаю, — ответил я. — Work in progress.[6]
Я не знал, что сказать. Она тоже была персонажем этой книги, которая должна была объяснить, по крайней мере мне самому, что же все-таки произошло — с пропавшим без вести, с той страной, которая позволила ему пропасть.
Не спросив разрешения, она начала листать бумаги — с притворной рассеянностью, с напускным безразличием. Она выхватывала отдельные слова тут и там, немного прищуривалась, чтобы лучше видеть.
— Ты тоже здесь есть, — сказал я, возможно, чтобы позлить ее.
Она снова улыбнулась, быть может, немного натянуто. Попросила сигарету, и я дал ей одну из моих последних. Я предложил ей выпить, но она отказалась, и я налил себе. Джин с лаймом.
Тут она заплакала. Я все еще заставлял себя думать о ней плохо. Можно сказать, что мы какое-то время бились на совершенно противоположных фронтах. Она пыталась приободриться, высушить слезы и поправить макияж, а я изо всех сил старался выглядеть враждебно. Никто из нас со своей задачей особо не справился. Она была так же печальна, а мне вскоре пришлось капитулировать — так долго изображать враждебность я не мог. Не только потому, что мне это претило, но и потому, что по отношению к ней это было несправедливо. Я уже решил про себя, что описал эту женщину недостаточно хорошо, что это можно было сделать лучше. Она была этого достойна. Даже если нет, я бы все равно рискнул, предпочитая заблуждение разочарованию.
Итак, прошел всего час, может быть, чуть больше, а она уже растянулась на моей постели, как у себя дома, позволяя мне любоваться собой.
— Это что, тоже последствия производственной травмы? — сказала она наконец.
— Что? — не понял я.
— Вот это молчание, пристальный взгляд.
— Возможно.
Я попытался улыбнуться, но я давно не смеялся и не улыбался. Сработали не те мышцы, мое лицо исказилось.
— Что с тобой? — спросила она.
— Я пытался изобразить радость.
— Лучше не надо, — ответила она. — А то таким и останешься.
— Ты выглядишь чертовски привлекательно.
— Тонко подмечено. А у тебя — чертовски усталый вид.
— Да, я чертовски устал.
— Тебе страшно?
— Немного.
— Чего ты боишься? — спросила она. — Того, что может случиться с тобой на улице, или того, что может произойти между нами?
