— Все равно живой!
В этом его простодушном восклицании я не уловил и тени хвастовства. Он и не хвастался, а утверждал очевидный факт: искусство для него было так же естественно, как охота, добывание пищи, как сама жизнь.
— Сколько тебе лет, Сарл? — спросил отец и пояснил, коверкая слова: — Сколько солнца в тайге твоя ходи?
Удэгеец повернул к нему свое моложавое лицо и, щурясь на огонь, ответил слегка нараспев:
— Наверно, шибко много. Я все равно ветер. — И, полагая, что ответил достаточно ясно, он снова принялся невозмутимо орудовать своим тонким, как вязальная спица, ножом.
Кто бы мог подумать о том, что эти люди встретились не впервые.
Я не мог сообразить сразу, откуда возникла тягучая непонятная песня. Казалось, из-под корней старого ильма выбился еще один родничок и теперь тихонько, но уверенно вплетал свою грустную мелодию в тишину ночи… Густая темь охватывала бивуак: потухли костры, лишь наш продолжал гореть неярко, освещая лицо лесного человека. Он сидел, полузакрыв глаза, и негромко, едва шевеля губами, пел на своем лесном языке совершенно непонятную песню.
Мне и сейчас, много лет спустя, слышится эта песня, только слышится совсем по-другому: не просто мелодия, но озвученные события тех далеких и в то же время почти осязаемо близких дней и ночей. И вот сейчас, вспоминая об этих событиях, я, как прежде, вижу доброе скуластое лицо лесного человека, вижу рыжий, будто прихваченный огнем, бакенбард поручика Славинского и задумчиво-суровое лицо отца: он один в стане Гамлера понимал непонятную песню, для него пел Сандига… А мне, мужественному стрелку из лука, Монтигомо, вождю всех краснокожих, было тогда в общем-то совершенно безразлично, о чем пел старый удэгеец. Он мог петь о том, что в охоте на кабана ему помешали злые люди, способные стрелять в человека; он мог петь о том, что вот сидит у костра мальчонка с луком воина, хотя ему надо бы давно уже спать… Мало ли о чем мог петь лесной человек, когда ему больно?.. Откуда я мог знать, что Сарл, рискуя жизнью, пробрался в стан врага, чтобы помочь бежать курносому Монтигомо и его отцу, Большому капитану?..
Большой капитан. Так звали моего отца люди из рода Сандига. Он был первым русским, пришедшим в тайгу совсем не за тем, чтобы обманывать: его глаза не становились рысьими при виде собольей шкурки. Однажды он на своих плечах принес в стойбище полуживого мальчика, которого спас от голодной смерти в заброшенной яме-западне. Мальчик был сыном охотника Сарла… Наверное, и об этом пел в ту ночь у костра лесной человек, которого ранил поручик Славинский.
