— Заваливай двери-то на крыльце мигом да тащи сено и солому вон оттуда! — приказывал голос Стефана.
Фигуры заметались туда и сюда.
Прошло с полчаса.
— Пан вельможный! Все готово, только огня подложи, — сказал Стефан.
— Сейчас.
Брызнули искры из кремня от удара огнивом, затлелся трут, пробежала огненная змейка по пучку соломы, и вдруг вспыхнуло яркое пламя и озарило дом, кругом обложенный грудами сена и соломы, и осветило двор. Выступили из мрака фигуры нежданных пришельцев, бледное лицо пана Феликса, улыбающаяся физиономия Стефана. Все ярче пламя, все выше поднимаются огненные языки и лижут стены. Слышится треск загорающегося дерева.
— Ах, Боже мой! Да что же это, что же это, Стефанушка?! — слышится вопль Анны.
— Уйми бабу, чего орет! — приказывает пан Феликс.
— Молчи! — грозно шепчет Стефан Анне. — Молчи, если тебе жизнь не надоела! Чего ревешь? Бога благодари, что погибнуть в пожаре не пришлось. А теперь здесь не брошу, с собой возьму.
— Ах, я — душегубка, Стефанушка! Ведь это все я наделала! Непутевая!
— Молчи! — еще грознее повторяет Стефан.
— Не могу молчать, грех тяготит! Побегу в Черный Брод о пожаре сказать.
— Не смей!
— Как не сметь! Может, и поспеют на помощь, вызволят господина моего из пламени.
— Ах, так? — свирепо шепчет Стефан. — Вот же тебе!
Блеснула сабля. Анна упала с раскроенным черепом, даже не охнув.
— Дурой жила, дурой и померла, — пробормотал Стефан, вытирая окровавленную саблю о платье Анны.
А на дворе становится все светлее, все громче слышится треск горящего дерева. Багровое зарево виднеется на темном небе. Но в пылающем доме все тихо, там все погружено в страшный непробудный сон, из которого переход только в вечность.
XXV
Последствия «страшного дела»
Бежит сон от глаз Максима Сергеевича. Душно. Грудь часто поднимается, кровь стучит в виски. Тишина такая, что слышно, как слегка потрескивает лампада, зажженная перед иконой Спасителя. Но Златоярову-Гноровскому в этой тишине слышится шепот злобный, прерываемый не менее злобным смехом. Кажется ему, что это шепчет патер Пий… Разве это не он выглядывает вон там из темного угла? Максим Сергеевич даже видит, как белеют его зубы из-за растянутых злорадной улыбкой бледных губ.
— Моя взяла, еретик! Я победил! Я победил! — шепчет Пий.
— Проклятый! Я тебя задушу! — вне себя кричит Златояров-Гноровский и вскакивает со своей постели.
И все пропало. Озаренная слабым светом лампады комната пуста; нет никакого патера Пия.
— Да и как мог бы он попасть сюда? — бормочет Максим Сергеевич, понимая, что это был только кошмар, навеянный душною ночью да тою тоскою, которой полна душа.
