Проще видеть за этим закатом какие-то новые в памяти странности.
Упиваться волнением, стирая в сознании надежду на самое лучшее.
Сохранять тишину в этой все повидавшей умеренной данности
Всех времен. Пораженье укрылось за склоном холма. Одинокие
Предлагались решенья, которым давалось довольное прошлое.
Оставались шаги по стеклу в неприличности очень уж легкие.
Сохранялось на сферах тяжелых лишь только серьезно хорошее.
Продолжение жалело себя. И за этими серыми мутными сферами
Что-то радостно пело по нотам. Полночными сонными искрами
Кто-то мир укрощал. И давалось здесь каждому истина верою.
И рождались слова. И на свечи здесь ладаном вяло так брызгали,
Понимая, что много кажется в вечности сладостно прожитым.
Тишина воцарилась над миром. Чужими в эпоху стремленьями
Растворяется то, для чего по дорогам никем никогда здесь нехоженым
В эту ночь уползают следы тишины. И направленным в прошлое веяньем
Растворяется мир в пустоте. По законам великой и славной прозрачности
День минувший собой остается до этого мира от трудного года уставшего.
Сферы века окажутся слишком уж в свете традиции выжженной мрачными.
Перейдут в тишину повседневности вечность сурово кому-то отдавшие.
Идти сразу стало легче; хотя чувство, что за нами наблюдают, не исчезло, но мои друзья приободрились, а это было главным.
— Как вы думаете, Рушель, что произошло? — спросил Мессинг. — Почему я забыл о стихах Василия Дмитриевича тогда, когда они нам были особенно нужны?
— Именно этот вопрос, Мишель, я сейчас задал себе. Мне кажется, что кто-то или что-то блокировало вашу память, может быть, не желая допускать нас туда, куда мы так стремимся… Не знаю.
— Папа, про эти строки забыл не только ты, о нем забыли все, кроме Рушеля. Я думаю, семейный эгрегор Блаво не дает блокировать память Рушеля.
— Может быть, может быть. Но мне совсем не нравится, что кто-то хочет помешать нам, — пробормотал Мессинг, и мои смутные ощущения превратились в уверенность: за нами следят.
— И проводники отказались идти Тюн, — кивнул Белоусов.
— Да, Александр Федорович, несмотря на все ваши дипломатические способности, проводники отказались. Но мы все-таки дошли!
Перед нами открылась широкая долина. После тишины горной дороги нас оглушило обилие шума и разнообразие запахов: показалось, что на нас движутся овцы, люди, собаки, горящие костры, — все вперемешку, без всякого порядка, без всякой логики. Но нас уже подхватили под руки, стянули с плеч рюкзаки, куда-то повели… И вот мы сидим у костра, упоительно пахнет жарящейся бараниной, а широкоплечий смуглолицый человек говорит нам:
