Мой спутник остановился, положил на землю копье, совершенно не опасаясь, что я могу этим копьем завладеть, сложил руки в виде рупора возле своего рта и издал звук, напоминающий сытое ворчание крупного хищника — льва или тигра. Ворчание это будто ударилось о каменный «фасад», в результате чего усилилось многократно разноцветными щитами и масками. И тотчас же со всех сторон нас обступили соплеменники моего великана, ни ростом, ни раскраской головных уборов, ни яркостью телесной росписи ничуть не уступающие ему. Я, как и положено в такого рода случаях в цивилизованном мире, сделал попытку улыбнуться. Попытка была неудачной — оказалось довольно сложно владеть мимикой, когда все направленные на тебя глаза излучают как минимум агрессию. Да, именно агрессия исходила от окруживших меня туземцев. Что же касается улыбки, то великим счастьем была для меня неудача в ее создании в тот момент. Потом, спустя много дней, уже в Петербурге, один специалист объяснил мне, что в такого рода ситуации, какая приключилась со мной в далекой Гвинее, улыбка должна была сослужить мне дурную службу. Дело в том, что люди, находящиеся на архаической стадии развития, улыбку противника (а для гвинейцев я, естественно, был противником) воспринимают не как знак мира и согласия, а как звериный оскал, то есть как вызов на бой, на схватку. Потому-то хорошо, что улыбки тогда у меня не вышло — вероятно, меня бы просто разорвали на месте, едва завидев мои зубы.
Между тем двое молодых туземцев встали возле меня, давая понять тем самым, что они являют собой нечто вроде конвоя. А все прочие, включая и моего давешнего спутника, принялись разводить костер: кто-то пошел за дровами в джунгли, кто-то взялся за расчистку места в непосредственной близости от камня с масками и щитами, кто-то стал тут же сооружать нечто, отдаленно напоминающее очаг. Признаться, даже у законченного оптимиста все эти действия, производимые местным населением у меня на глазах, вряд ли бы могли вызвать прилив жизненной силы. Более того, действия эти при всем желании не поддавались более чем одному толкованию. Впрочем, нет: толкований было больше, чем одно — во-первых, меня могли поджарить и съесть; во-вторых, меня могли сварить и съесть; в-третьих, меня могли потушить и съесть; в-четвертых, меня могли испечь и съесть… Какие еще есть способы приготовления пищи? Да разве хлебом единым жив человек! Меня еще могли, например, принести в жертву. Не случайно же каменная стена по всей длине украшена изображениями явно сакрального свойства. Жертвенный костер? Даже не знаю, что и лучше: стать обедом туземца или же ужином его божества? Наконец, меня могли просто взять и казнить. Что там на уме у этих людей? Мы себя понять не можем, так где уж нам понять представителя иной цивилизации, если вообще все это можно назвать гордым словом «цивилизация». Хотя, пожалуй, можно: набедренные повязки, головные уборы, татуировки, маски и щиты на «фасаде» камня. А это что? В руках у одного из чернокожих парней, отвечавших за костер, предназначение которого я так пока и не определил, мелькнула самая обыкновенная, но от этого крайне удивительная в здешних местах зажигалка. Должно быть, стянул у какой-нибудь предыдущей жертвы.
