У дедушки даже газета выпала. Он снял свое пенсне и стал его мусолить платочком.
Тут мы все садимся в дяди-Ленину машину и мчимся в Москву.
Дядя Леня командует:
— На Никитскую! Быстро!
Летим как угорелые. Я даже забыл, что меня в машине укачивает.
Сворачиваем в ворота. Проезжаем двор. Прямо к подъезду — стоп! Выскакиваем.
Окно. Заглядываю…
В светлой комнате у печки стоит кто-то совсем черный.
Влетаем в комнату, этот «черный» бросается, хватает меня на руки и подкидывает к потолку.
— Костя! Сумасшедший! Уронишь!
А он жмет меня. Изо всех сил. Колючий, как щетка!
Папина бабушка как чумовая носится по комнате:
— Ай, майн гот! Ай, майн гот!
Папин дедушка плюхнулся в кресло, вон видите — и опять молчит.
— Сынище-парнище! Сынище-парнище! — кричит этот Костя.
Тут мне объявляется, что этот черный колючий Костя и есть мой родной папа! Вот номер!
— Разве ты не узнаёшь? Разве ты не узнаёшь?
Все кричат как полоумные.
Мамочка! Моя замечательная мамочка! Никогда я не видел ее такой красивой!
А бабусенька, наша Лизаветниколавна, уже вытаскивает на стол дедушкин сервиз. И бежит на кухню делать свои любимые котлеты. Этот Костя собирается съесть сразу двадцать штук. Потому что там, представляете, он целый год только и мечтал о бабушкиных котлетках.
К вечеру откуда ни возьмись налетели родственники и давай приставать:
— Костя, Костя! Расскажи все по порядку…
— Ребенку пора спать, — говорит Аня.
Нет, вы только подумайте — спать?!
Но сегодня такой день, когда нужно слушаться.
Беспрекословно!
Меня укладывают на сундук в темной комнате. Я закрываю глаза. А на самом деле все слышу, что говорят в большой комнате.
— Все-таки Лаврентий — умнейший человек…
Это голос дяди Лени:
— Я помню его еще по Тифлису.
— При чем тут Берия, какой Берия?
Это тетя Муся.
— Просто наконец дошло до Сталина. Он разобрался и тут же прекратил безобразие.
Наверное, тетя Рита.
— Не преувеличивайте, не преувеличивайте, в конце концов!
Дядя Сережа хихикает.
— Конечно, вредительство. Сейчас постоянно об этом пишут. Чтобы скомпрометировать советскую власть в глазах мировой общественности.
— Ну, ясное дело. — Это дядя Жорж.
— Подкладывай, подкладывай. Я еще пожарю.
— За вкус не берусь, как его называется, но красоты ввалено.
Это уже бабусенька.
— Только не подписывай! Он мне говорит: хочешь жить — ничего не подписывай!
Никак не могу привыкнуть, что этот Костя — мой папа. Но голос-то папин. Я помню.
Он рассказывает тогда целую сказку. Во сне ли, наяву… Но я запоминаю ее так: те самые Черти Полосатые повезли его из Сокольников на машине.
