Все эти дни я прожил на Никицкой. Мотался из угла в угол, переводил картинки, играл сам с собой. Даже во двор не ходил.
Все по очереди ездили в больницу. Без меня. Потому что детям в больнице делать нечего. А бабушка даже и домой не ездила. Все время там была.
Один раз, к вечеру, мы сидели у стола в темной комнате и ждали тетю Галю. Она поехала в больницу еще утром и обещалась быть к обеду. Но уже темнело на улице, а ее все не было.
Тетя Муся сказала, что в Москве скоро будет весна, потому что в городе уже пахнет мимозою.
Вдруг стукнуло окно. Я подумал — вот и тетя Галя. У нас так бывает — в дверь не достучишься, так лучше в окно.
Аня пошла открывать. И я побежал почему-то за нею.
Вошла тетя Галя. Сказала:
— Па-поч-ка.
И упала.
В доме пахло камфарой и валерьянкой.
Все плакали. Кроме мамы.
Она сидела белая. Как смерть.
И я боялся на нее смотреть.
Потом тетя Галя рассказала нам — когда дедушка стал умирать, он позвал бабушку и спросил:
— За что, мамочка?
Дедушку хоронили в один день с женой Ленина. Дворничиха сказала:
— Хозяину она поперек горла стала. С того дня ищё. Только под ногами моталася. Архаровцы к ей давно подбирались. Тут она ладушков поела и тапочки откинула. Но жалеть нечего. Свое пожила.
И с муженьком энтим таких делов понаделали — век не разбирёсси! Подстилка — она и есть подстилка. В Мавзолее для нее местов нету. Может, в Кремле где-нибудь закопают. А дедушку тваво жалко. Сурьезный папашка был.
На улице моросил снег. Дворник вынес красный флаг и привязал к нему черную ленту. Играла музыка.
Дедушку привезли на автобусе. В деревянном ящике.
В дом заносить не стали. Поставили на табуретовки перед окнами. И сняли крышку.
Раньше я мертвых никогда не видел.
Зажмурился сразу, а потом стал потихоньку подглядывать.
На подушке лежал какой-то старик. Чужой. Только на лбу у него была шишка. Как у дедушки.
Собрался весь двор.
Пришел Сумасшедший из Большого дома. Со скрипкой. Влез на тумбочку у загородки и начал пиликать. Потом руки раскинул — вот так и стал, как птица.
Никто не смеялся.
Пахли желтые цветы. Мимозы. В Москве сейчас, кроме бумажных, других цветов нету. А эти, противные, с Кавказа понавезли.
Когда скрипка играла, все стояли тихо-тихо. Только носом хлюпали.
Потом мы поехали на Ваганьково. Это наше кладбище.
Из ворот никак выбраться не могли. По улице шел народ. Как на демонстрацию.
У жены Ленина знакомых больше, чем у дедушки.
Сразу видно — большое горе.
А дедушку провожала только одна наша семья.
